Начало.
Я не знаю, нужно ли это кому? Найдётся ли у меня читатель? Зачем ворошить прошлое, если это не интересно молодому поколению? Но мне почему-то грустно и больно, когда на моих глазах, стираются значительные даты истории. Когда не хотят знать правду, стараются забыть или исказить то, что составляет историческое наследие народа. Именно народа, а не бездарных руководителей, разного уровня.
О, сколько их было! Мы почему-то восхищаемся Петром Великим и негодуем по поводу Ивана Грозного, хотя последний, реформ провёл не меньше, объединил земли русские, расширил княжество Московское, а народу загубил при этом не столь и много, - не сравнить с Петром! Мне было бы глубоко плевать на них, на их реформы, если бы они не ломали человеческие судьбы. Но именно от них, от наших правителей, зависит принятие решений судьбоносного характера. В наше время, когда сознательно уничтожается история и культура русского народа, я хочу напомнить лишь о некоторых страницах двадцатого столетия. О том, что пережил лично, и что тяжёлым отпечатком пронёс через дальнейшую жизнь. Я хочу рассказать о трагедии, которая произошла в далёких восьмидесятых. Как эти события воспринимались глазами участников этих событий. Конечно, у каждого из нас был свой Чернобыль, со своими впечатлениями и ощущениями, со своей болью и своим несчастьем. Большинство из нас были невольниками, рекрутами. Благодаря этому, история выглядит ещё более трагично. И я хочу, что бы те, кто будет жить после нас, знали, из чего и как, складывалась нелёгкая жизнь тех, кто принимал участие в ликвидации аварии, на Чернобыльской атомной станции. Забывается всё! Сейчас уже многие и не знают, что когда-то случилась страшная авария, изменившая мир и отношение к мирному атому. Особенно, в этом вопросе, меня поразили познания школьников. Когда один из них спросил меня: - "Вы что там, с немцами воевали"? У меня долго не закрывался рот. Вот она, школьная реформа - налицо! Скоро наши потомки не будут знать, что и война была, и люди погибали. Но так не должно быть! Почему нас заставляют забыть собственную историю, забыть отцов и предков? Кому это нужно? И чтоб этого не случилось, чтоб память наша не истёрлась, я и хочу оставить потомкам, хоть какие-то, но знания истории.
Я хочу рассказать правду, глазами очевидца, что там происходило, и чему был свидетель сам. История имеет замечательное свойство учить! Но мало кто на это обращает внимание. Достаточно вспомнить, как в тридцатых годах прошлого столетия советская власть демонстрировала свою силу и мощь, танки и самолёты не сходили с экранов кинотеатров, в театрах шли пьесы героического характера, а в результате, страна оказалась не подготовленной к войне. Глупо трясти мускулатурой, которой у тебя нет. В восьмидесятых годах, правительство убеждало население в безопасности ядерных реакторов, в результате взрыв и неумение совладать с ситуацией.
Мысли путаются и рвутся. Я сижу за столом и никак не могу заставить себя окунуться в прошлое. Оно сделало меня инвалидом, изменило жизнь до и после аварии, и возвращаться к нему нет никакого желания. Я заставляю себя собраться, и начать своё повествование. Где я переступил черту, чем прогневил Бога? Почему я оказался там? В какой момент дьявольские силы стали руководить миром? Перед глазами горит тусклый свет лампы. Не прибранная, пустынная квартира холостяка и я, закутавшись в старый халат, сижу в кресле и с безнадёжностью взираю на будущее. Нет ни семьи, ни детей, ни друзей! Все остались где-то там, за чередой прошедших лет. Где-то слышен шум городской жизни, веселье, смех, а мне холодно, я зябну, крепче кутаюсь в халат и вспоминаю то, что не хочу.
Саркофаг, сооружённый над реактором, можно смело назвать братской могилой для тех, кто волей судеб попал туда. Пусть в разное время, в разные периоды, но все они оказались замешаны одним тестом. Их прах покоится на всей территории бывшего СССР. Ведь что такое саркофаг? Плиний старший объясняет, что это название буквально - "пожирающий мясо". Так сколько мяса советских солдат он вобрал в себя, за годы после аварии? И это мясо тех, кто был приговорён партией и властью, ликвидировать последствия разыгравшейся трагедии. Теперь, оставшиеся в живых неохотно вспоминают те годы. Да и вспоминать особо нечего. Разве что: пейзаж рыжего леса? Машины, покрытые свинцом? Эвакуацию населения, когда хватали под руки и силком заталкивали в машину? Пустой город Припять и разграбленные деревни? Недаром, местные жители называли Чернобыль войной. И надо же до такого додуматься, что к 1 мая, в честь победы над плутонием, какого-то
ядерного взрыва, руководство решило водрузить флаг на трубе реактора, словно это был рейхстаг! Об этом молчат массовые средства информации, но это было! У меня даже сохранилась фотография, где на трубе лежит красный стяг. Его так и не смогли торжественно водрузить отважные смертники. К сожалению, фото от времени пожелтело и на нём плохо виден флаг, но поверьте мне на слово, он есть. Лежит на трубе и демонстрирует, повержен будет всякий, кто двинется сюда! Хорошо помню, как мы возмущались по этому поводу. Нашлись ведь дураки, полезли. Оно и понятно, соблазнились деньгами, сумму не малую давали, орден обещали. Вот фото, мы стоим перед третьим и четвёртым энергоблоком. На нём не видно, как по крыше третьего блока бегут солдаты, Ленинградского полка. Им можно работать две минуты, фон за две тысячи рентген. И за это время, нужно добежать до назначенного места, что-то сделать и вернуться обратно. Им всем писали по двадцать пять рентген, больше нельзя, запрещено. В мирное время допустимая доза составляла только такое количество облучения. Но об этом я ещё скажу. Меня до сих пор мучает вопрос?
Зачем и для чего было селить целый полк, в тридцати километровой зоне? Где фонила сама земля и всё, что на ней располагалось? Почему моя жизнь должна принадлежать некоему абстрактному государству? Почему оно вправе распоряжаться ею? Ломать мою судьбу, подвергать чужую жизнь опасности, своими глупыми, необдуманными действиям? Так Г.К.Жуков, во время Великой Отечественной войны, жизнь солдат ценил ни дороже копейки, губя целые армии, ради своей карьеры. Я не ставлю перед собой цель кого-то обличать или искать правду. Что такое Чернобыль? Если кто-то думает, что это массовое проявление героизма, то это не так! Думаю, что выражу мнение большинства, если скажу, что Чернобыль - это хамское, наплевательское отношение советского правительства к своему народу. Его несостоятельность и безграмотность! Кто такой был Л.И. Брежнев? Малокультурный и малообразованный человек, как и всё политбюро в целом. Это прямые наследники и преемники сталинского режима. Они взяли на себя смелость легко распоряжаться судьбами и здоровьем всей нации. Сейчас, даже трудно сказать, назвать точное число людей, подвергшихся ядерному облучению. Их привозили на станцию эшелонами, как скот, и тупо облучали, прогоняя через крышу третьего энергоблока. Зачем? Они и ушли из жизни раньше других. Но остались их дети. Кто может сказать и поручиться, что будет с ними дальше? Какое они произведут потомство? Мутированных детей, для будущего зверинца, с двумя головами и с четырьмя ногами? Или особей доисторического периода? Вот оно, наше будущее потомство! Смотрите, любуйтесь и пусть это будет напоминанием для тех, кто старается забыть прошлые годы!
Ведь генные изменения происходят через поколение. Возможно, человечество хочет видеть себя таковыми? Или слепая глупость руководителей приведёт нас к исчезноввению потомства, созданного по образу и подобию Всевыышнего? Кому-то повезло больше, работали на могильниках, закапывали заражённый металл и всё, что попало в зону отчуждения. Кто-то собирал мусор вокруг реактора, где каждый болтик или винтик звенел до боли в ушах. А лежало там всё, вплоть до графитовых трубок. Если уж заразилась Скандинавия, то можно себе представить, что творилось вокруг четвёртого реактора. Последствия Чернобыля глобальны и вечны лишь потому, что его заражёнными частицами была покрыта вся планета. А, как известно, плутоний станет безопасным всего лишь через 240 тысяч лет. От нас скрывали правду и о полученных дозах и об опасности. Нас посылали туда, где умирали роботы, предлагая взамен побрякушки, в виде медалей. Мы шли навстречу с живой смертью.
Мой единственный друг слушает меня внимательно, он не перебивает и не перечит. Свернувшись калачиком, молча, внимает моим словам и только изредка открывает глаза, удивлённо вопрошая, и это всё? Я думал, будет интереснее. Собака, она не предаст и не обманет меня, и как я ей благодарен за это!
Светлая память тем, кого уже нет в живых, тем, кто стал жертвой заклания политической системы. Вы не найдёте здесь слов о героизме, патриотизме и прочей словесной мишуры какой принято наделять каждую страницу периодического издания. Это будет простое повествование рядового солдата советской армии. Который, своими кирзовыми сапогами, измесил немало радиоактивной грязи и получил достаточное количество бутербродной смеси, называемой - дозой.
Дни тогда стояли солнечные, светлые. Была весна и так хотелось жить и верить в светлое будущее. Все мы были молодые. Всем хотелось, простого человеческого счастья. Что где-то случилась какая-то авария, нас не касалось. О ней передавали короткие сведения, как о пустячном недоразумении. Ошибке дежурного персонала, о недосмотре пожарного состава. Но это было далеко, и все были уверены, что советская наука, как всегда, находится на передовых рубежах мировых достижений, и она легко справится с какой-то там незначительной аварией на атомной станции.
Но мы ошибались. 26 апреля 1986 года на Чернобыльской АЭС (СССР) произошла масштабная и тяжёлая в истории освоения атомной энергетики катастрофа. Она имела глобальный характер - её последствия включили практически все континенты и страны. По международной шкале опасности INES Чернобыльскому взрыву была присвоена седьмая, самая высокая категория опасности. По масштабам воздействия её относят к "катастрофам цивилизации"! Это коснулось и нас. И не только! Когда забили тревогу соседние государства, и мировая общественность потребовала объяснений от СССР, нас проинформировали, что случилось невероятное, атомная угроза находится на территории нашего же государства! Взорвался четвёртый реактор на строящейся атомной электростанции. Радиоактивным облаком были уничтожены не только посевы, но и заражены реки и озёра, стада крупнорогатого скота. Уже нельзя было пить молоко, есть мясо, ловить рыбу, человечество почувствовало себя неуютно, не комфортно на собственной планете. Надо было срочно что-то делать, что-то предпринимать! Об этом говорили не только у нас, но и за рубежом. Один из участников этих событий Мельников Николай Лаврентьевич, вспоминает об этом так:
"Я учился тогда в Киевской высшей школе МВД СССР им. Ф.Дзержинского. Тревогу нам объявили двадцать шестого апреля в 23. 30. Такое случалось часто, для учебных заведений, учебная тревога дело обычное. Вот и на этот раз, думали, всё пойдёт по накатанному сценарию, но что-то не складывалось, мы не бежали, сломя голову, нам не отдавали приказы. Среди слушателей начали возникать слухи о какой-то аварии на станции. Во втором часу ночи курс был построен и зачитан приказ министра ВД УССР. Нас срочно отправляли на Чернобыльскую АС.
Собирались наспех, кто-то успел взять с собой немного денег, кто-то просил у товарищей верхнюю одежду, продукты. Суета была и среди начальства. По тревоге, почему-то не был поднят начальник материально технического снабжения, в результате чего мы остались без защитных костюмов и палаток. Но зато нам выдали противогазы! Как выяснилось позже, этот намордник не спасал от радиации. Из Киева выехали автобусами. Зловещая колонна транспорта растянулась на несколько километров, в сторону Чернобыля. Туда отправляли пустой транспорт для эвакуации населения, полк солдат из внутренних войск, что-то ещё, но в целом обстановка оставалась не ясной. Многочисленные КПП мешали продвижению вперёд. На одной из остановок, все вышли из автобусов, разлеглись на траве, а так как погода стояла солнечная, некоторые разделись до пояса и с удовольствием загорали, чувствуя себя как на пляже. Что возмутило начальство - непонятно! Но всем почему-то приказали одеться и из автобусов не выходить. Оказалось, что вышло недоразумение, здесь прошло радиоактивное облако, и радиация составляла 17 рентген. И опять мы ехали и ехали, наконец, приехали! В конечном итоге, службу нам пришлось нести в городе Припять! Что интересно, паники там не было. О слаженности действий говорит тот факт, что 52тысячи населения эвакуировали за два часа! В 14 часов начали и в 16 закончили.
Когда мы заступали на смену, начальник мед части прошёл перед строем и каждому налил в стакан йодистого калия. Понятно, пьянство не порок, пьют и денатурат, пришлось выпить! Нам пояснили, радиоактивный йод действует на щитовидную железу, и чтобы её забить, рекомендуется пить йодистый калий. Если бы сказали пить мочу, пили бы её, ели кал. Ради спасения родины, что не сделаешь! А вот спать приходилось прямо в автобусах, не было воды, столовая находилась тут же, среди сидений! И в таких антисанитарийных условиях мы пробыли несколько дней. Ропота не было, все понимали - так надо!
Что меня поразило, так это город Припять. Теперь он выглядел сюжетом из фантастического фильма. Пустые дома, бездомные собаки и ни одного человека. Казалось, что даже мухи выросли в своих размерах и превратились в мутантов, захвативших целый город. Они ползли по стёклам окон, по мусорным бакам с пищевыми отходами, кружили над на теми, кто появлялся в их владениях. Хищным взглядом кровожадных монстров взирали на пришельцев и ждали, когда же они, наконец, превратятся в трупы. Странная, жуткая картина, среди зелёных парков и садов, царит безмолвие и пустота.. Особую зловещность, пейзаж приобретал ночью. Среди застывших, бетонных зданий, напоминавших трущобы, где-то светилось одинокое окно, где-то выла собака, разыскивая хозяев. А над самой станцией, поднимаясь высоко в небо, стояло фиолетовое сияние! Как будто чрево ада разверзло свою пасть. Жуть, да и только"!
Пост у нас был на нефтебазе, не далеко от станции. Хорошо помню фруктовый сад - красота!
- Это я уже всё слышал! - стараюсь сбить его с напыщенности фраз. - Ну, вот вы эвакуировали население, и что? Никто не сопротивлялся?
- Нет! Какой смысл? Остаться умирать? Здесь ведь жили семьи тех, кто работал на станции, а они отлично понимали всю угрозу заражения! В квартирах оставалась только оперативная смена.
- А как насчёт мародёрства? - всё ещё пытаюсь вывести его на откровенность. - Я своими глазами видел разграбленные квартиры, сёла! И от местных жителей слышал, что это делала милиция!
- Нет! Среди нас таких не было! Категорично заявляет он. Вот позднее, когда ввели войска внутренних сил Украины и Молдавии, где были солдаты срочной службы, то инциденты случались. Особенным спросом пользовалась техника, грабили! Скажем так, не сознательные элементы решили воспользоваться ситуацией, и проявили крайнее усердие в присвоении чужого имущества.
- Ну, и долго вы там были?
- Нет, трое суток. Потом всех привезли в Киев, раздели догола, забрали одежду, мы приняли душ и нам выдали новое обмундирование. Все прошли амбулаторное лечение, несколько человек попали в госпиталь. Двоих комиссовали сразу же. Впервые дни на станции бардак творился. Не было у нас химзащиты, не умывались, вот и результат.
- То есть вас вывезли, не проводя никакой обработки?
- Какое там! Это уж потом дивизию химических войск пригнали, они и машины стали проверять и зону оцепили.
- Но ведь и жители, уезжая, забирали с собой целые чемоданы одежды.
- Забирали. А что делать? Им никто другой не предлагал.
История забывается, но нет ничего случайного! Это было первое предупреждение о том, что наша цивилизация вплотную подошла к тому рубежу, за которым наступает погибель! Человечество, как раковая опухоль изживает самоё себя! Уже появился и СПИД, и генная инженерия, и искусственные катаклизмы, вроде жары 2010 года. Но и тогда, и сейчас, мы не придаём этому значения. Мы по привычке умираем с песней!
* * *
- Не думал, что мне когда-нибудь придётся писать мемуары об этой трагической истории, во многом запутанной и непонятной, - вспоминает академик Легасов В.А, об аварии на Чернобыльской АЭС. Но произошли такие события и такого масштаба, которые породили множество различных толкований. И наверное, мой долг, как гражданина, сказать то, что я знаю о тех противоречиях, ошибках и неудачах того периода.
26 апреля 1986 года была суббота, прекрасный день! Я раздумывал, поехать ли мне в университет на свою кафедру или поехать на партийно-хозяйственный актив в Министерство, к которому принадлежал институт атомной энергетики им. Курчатова? И, разумеется, поехал в Министерство. И там я услышал, что на Чернобыльской атомной станции произошла какая-то неприятная авария. С досадой, говорил начальник 16 главного управления Николай Иванович Ермаков. Позже, об этом упомянул в своём докладе и министр Славский Ефим Павлович. Он красочно расписывал, что все показатели хороши, ругал кого-то из руководителей, пел победные реляции, а в конце добавил, правда, в Чернобыле что-то натворили. А уже в перерыве, мне сообщили, что создана правительственная комиссия по Чернобыльской АЭС и что я включён в её состав. В четыре час дня комиссия должна собраться в аэропорту Внуково. Я немедленно покинул актив и уехал к себе в институт, где попытался найти кого-нибудь из реакторщиков. Удалось найти начальника отдела, который разрабатывал и вёл станции с реакторами РБМК Александра Константиновича Калугина. Он сообщил, что ночью пришёл шифрованный сигнал 1;2;3;4, что означало, на станции возникла ситуация с ядерной опасностью. Возможен взрыв и все вытекающие отсюда последствия. Но в соответствии с приказом, заранее создана команда, которая в зависимости от типа аварии, должна руководить действиями персонала. И она уже вылетела к месту происшествия. Но пока она туда летела, со станции стали поступать сигналы, что реактор, в общем-то, управляем. Правда, один или два человека уже погибли. Забрав все необходимые технические документы и получив некоторое представление о структуре станции, я отправился во Внуково. Там я узнал, что руководителем Правительственной комиссии утверждён заместитель Председателя совета министров СССР Борис Евдокимович Щербина. Кто ещё входил в эту комиссию, перечислять не буду, но были все: КГБ, академия наук, здравоохранение, атомщики и.т.д. В обсуждениях и догадках прошёл весь полёт. Вспоминали аварию на станции "Тримайален", которая произошла в США в 1979 году, что в Чернобыле совсем другая ситуация.
В Киеве нас встретила кавалькада чёрных, правительственных автомобилей. Тревожная толпа руководителей Украины информацией не владела, только занудно твердили, что там дело плохо, и нужно срочно что-то предпринимать. Быстро погрузившись в автомобили, поехали на атомную электростанцию. Расположена она в 140 км от Киева. Все были в напряжении и каждый из нас желал побыстрее попасть на место, чтобы понять какого масштаба событие? С чем мы встретимся? Что за монстр нас там ожидает?
Вспоминая сейчас эту дорогу, я должен сказать, что тогда мне и в голову не приходило, что мы двигаемся навстречу событию надпланетарного масштаба! Событию, которое, видимо, навечно войдёт в историю человечества как, скажем, извержение знаменитых вулканов! Гибель людей в Помпеи или что-нибудь близкое к этому.
Через несколько часов мы достигли города Чернобыля. Находится он в 18 км от станции. Здесь уже находился Майорец, он прилетел туда раньше, чем правительственная комиссия. Сразу было устроено первое заседание, где не было доложено сколь не будь точной обстановки, которая сложилась на станции и в городе. Точно было доложено только то, что это произошло на 4-м блоке. Произошло два последовательных взрыва и было разрушено здание реакторного помещения. Пострадало заметное количество персонала. Цифра была ещё не точна, но было видно, что в масштабе - сотни человек получили лучевое поражение. Доложили так же, что уже два человека погибли, остальные находятся в больницах города и что радиационная обстановка на 4-м блоке довольно сложная.
Комиссия не знала! А люди уже гибли. Ах, этот реактор! Сколько тайн он содержит в себе. Даже сейчас, спустя десятилетия, никто с точностью не может утверждать о причинах взрыва. Мнения разделились, но остались человеческие судьбы.
* * *
"Я не знаю, о чём рассказывать... О смерти или о любви? Или это одно и тоже?... О чём?
Мы недавно поженились. Ещё ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли... Я говорила ему: - "Я тебя люблю". Но я ещё не знала, как я его любила... Не представляла... Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там ещё три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже, стояли машины. Это была его служба Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Выглянула в окно. Он увидел меня, закричал: - "Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду"!
Самого взрыва я не видела. Только пламя. Всё, словно светилось... Всё небо... Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его всё нет. Копоть от того, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали пламя. Сбрасывали горящий графит ногами... Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар... Четыре часа... Пять часов... Шесть... В шесть мы собирались ехать к его родителям, сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать... Его любимые работы... Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся, только в пожарники! Ничего другого не признавал... Иногда будто слышу его голос... Живой... Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогда меня не зовёт... И во сне... Это я его зову...
Семь часов... В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины "Скорой помощи" заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины:
- "Пропусти меня!" - "Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо". Держу ее: - "Только посмотреть". "Ладно, - говорит, - тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут". Я увидела его... Отекший весь, опухший... Глаз почти нет... "Надо молока. Много молока! - сказала мне знакомая. - Чтобы они выпили хотя бы по три литра". - "Но он не пьет молоко". - "Сейчас будет пить". Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют... Умрут... Но никто тогда этого не знал... В десять утра умер оператор Шишенок... Он умер первым... В первый день... Мы узнали, что под развалинами остался второй - Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все - первые...
Спрашиваю:
- "Васенька, что делать?"
- "Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок".
А я - беременная. Но как я его оставлю? Просит: "Уезжай! Спасай ребенка!"
- "Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим".
Прибегает моя подруга Таня Кибенок... Ее муж в этой же палате... С ней ее отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком. Где-то три километра за городом... Покупаем много трехлитровых банок с молоком... Шесть - чтобы хватило на всех... Но от молока их страшно рвало... Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги... Перестали ходить электрички, поезда... Мыли улицы каким-то белым порошком... Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации... Только военные ходили в респираторах... Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками... Пирожные лежали на лотках...
Вечером в больницу не пропустили... Море людей вокруг... Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояли солдаты, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, - та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел... Нас специально обманули, чтобы мы не кричали, не плакали... Ночь... По одну сторону улицы автобусы, сотни автобусов (уже готовили город к эвакуации), а по другую сторону - сотни пожарных машин. Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене... Мы по ней идем... Ругаемся и плачем... По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки... Брали с собой гитары, магнитофоны...
Плакали только те, чьи мужья пострадали.
Не помню дороги... Будто очнулась, когда увидела его мать: "Мама, Вася в Москве! Увезли специальным самолетом!" Но мы досадили огород (а через неделю деревню эвакуируют!) Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота. Я - на шестом месяце беременности. Мне так плохо... Ночью сплю, слышу что он меня зовет, пока он был жив, звал меня во сне: "Люся! Люсенька!" А когда умер, ни разу не позвал. Ни разу... Встаю я утром с мыслью, что поеду в Москву. Сама...
- Куда ты такая? - плачет мать. Собрали в дорогу и отца. Он снял со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги.
Дороги не помню... Дорога опять выпала из памяти... В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная тайна, совершенно секретно.
- Шестая больница - на "Щукинской"...
В эту больницу, специальная радиологическая больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, и тогда она говорит: "Иди". Кого-то опять просила, молила... И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением - Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я еще не знала, как ее зовут, ничего не запоминала... Я знала только, что должна увидеть его...
Она сразу меня спросила:
- У вас есть дети?
Как я признаюсь?! И уже понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно. - Есть. - Отвечаю.
- Сколько?
Думаю: "Надо сказать, что двое. Если один - все равно не пустит".
- Мальчик и девочка.
- Раз двое, то рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью...
"Ну, ладно, - думаю, - станет немножко нервным".
- Еще слушай: если заплачешь - я тебя сразу отправлю. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса. Но я знала, что уже отсюда не уйду. Если уйду, то с ним. Поклялась себе!
Захожу... Они сидят на кровати, играют в карты и смеются.
- Вася! - кричат ему.
Поворачивается:
- О, братцы, я пропал! И здесь нашла!
Смешной такой, пижама на нем сорок восьмого размера, а у него - пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но опухоль с лица уже сошла... Им вливали какой-то раствор...
- А чего это ты вдруг пропал? - Спрашиваю.
И он хочет меня обнять.
- Сиди-сиди, - не пускает его ко мне врач. - Нечего тут обниматься. Как-то мы это в шутку превратили. И тут уже все сбежались, и из других палат тоже. Все наши. Из Припяти. Их же двадцать восемь человек самолетом привезли. Что там? Что там у нас в городе. Я отвечаю, что началась эвакуация, весь город увозят на три или пять дней. Ребята молчат, а было там две женщины, одна из них, на проходной в день аварии дежурила, и она заплакала:
- Боже мой! Там мои дети. Что с ними?
Мне хотелось побыть с ним вдвоем, ну, пусть бы одну минуточку. Ребята это почувствовали, и каждый придумал какую-то причину, и они вышли в коридор. Тогда я обняла его и поцеловала. Он отодвинулся:
- Не садись рядом. Возьми стульчик.
- Да, глупости все это, - махнула я рукой. - А ты видел, где произошел взрыв? Что там? Вы ведь первые туда попали...
- Скорее всего, это вредительство. Кто-то специально устроил. Все наши ребята такого мнения.
Тогда так говорили. Думали.
На следующий день, когда я пришла, они уже лежали по одному, каждый в отдельной палате. Им категорически запрещалось выходить в коридор. Общаться друг с другом. Перестукивались через стенку... Точка-тире, точка-тире... Врачи объяснили это тем, что каждый организм по-разному реагирует на дозы облучения, и то, что выдержит один, другому не под силу. Там, где они лежали, зашкаливали даже стены. Слева, справа и этаж под ними... Там всех выселили, ни одного больного... Под ними и над ними никого... Три дня я жила у своих московских знакомых. Они мне говорили: бери кастрюлю, бери миску, бери все, что надо... Я варила бульон из индюшки, на шесть человек. Шесть наших ребят... Пожарников... Из одной смены... Они все дежурили в ту ночь: Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура. В магазине купила им всем зубную пасту, щетки, мыло. Ничего этого в больнице не было. Маленькие полотенца купила... Я удивляюсь теперь своим знакомым, они, конечно, боялись, не могли не бояться, уже ходили всякие слухи, но все равно сами мне предлагали: бери все, что надо. Бери! Как он? Как они все? Они будут жить? Жить. Встретила тогда много хороших людей, я не всех запомнила... Мир сузился до одной точки... Укоротился... Он... Только он... Помню пожилую санитарку, которая меня учила: "Есть болезни, которые не излечиваются. Надо сидеть и гладить руки".
Рано утром еду на базар, оттуда к своим знакомым, варю бульон. Все протереть, покрошить... Кто-то просил: "Привези яблочко". С шестью полулитровыми баночками... Всегда на шестерых! В больницу... Сижу до вечера. А вечером - опять в другой конец города. Насколько бы меня так хватило? Но через три дня предложили, что можно жить в гостинице для медработников, на территории самой больницы. Боже, какое счастье!! - Но там нет кухни. Как я буду им готовить?
- Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду. Он стал меняться - каждый день я встречала другого человека... Ожоги выходили наверх... Во рту, на языке, щеках - сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись... Пластами отходила слизистая... Пленочками белыми... Цвет лица... Цвет тела... Синий... Красный... Серо-бурый... А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Спасало то, что все это происходило мгновенно; некогда было думать, некогда было плакать.
Я любила его! Я еще не знала, как я его любила! Мы только поженились... Идем по улице. Схватит меня на руки и закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются...
Клиника острой лучевой болезни - четырнадцать дней... За четырнадцать дней человек умирает...
В гостинице в первый же день дозиметристы меня замеряли. Одежда, сумка, кошелек, туфли, - все "горело". И все это тут же у меня забрали. Даже нижнее белье. Не тронули только деньги. Взамен выдали больничный халат пятьдесят шестого размера, а тапочки сорок третьего. Одежду, сказали, может, привезем, а, может, и нет, навряд ли она поддастся "чистке". В таком виде я и появилась перед ним. Испугался: "Батюшки, что с тобой?" А я все-таки ухитрялась варить бульон. Ставила кипятильник в стеклянную банку... Туда бросала кусочки курицы... Маленькие-маленькие... Потом кто-то отдал мне свою кастрюльку, кажется, уборщица или дежурная гостиницы. Кто-то - досочку, на которой я резала свежую петрушку. В больничном халате сама я не могла добраться до базара, кто-то мне эту зелень приносил. Но все бесполезно, он не мог даже пить... Проглотить сырое яйцо... А мне хотелось достать что-нибудь вкусненькое! Будто это могло помочь. Добежала до почты: "Девочки, - прошу, - мне надо срочно позвонить моим родителям в Ивано-Франковск. У меня здесь умирает муж". Почему-то они сразу догадались, откуда я и кто мой муж, моментально соединили. Мой отец, сестра и брат в тот же день вылетели ко мне в Москву. Они привезли мои вещи. Деньги. Девятого мая... Он всегда мне говорил: "Ты не представляешь, какая красивая Москва! Особенно на День Победы, когда салют. Я хочу, чтобы ты увидела". Сижу возле него в палате, открыл глаза:
- Сейчас день или вечер?
- Девять вечера.
- Открывай окно! Начинается салют!
Я открыла окно. Восьмой этаж, весь город перед нами! Букет огня взметнулся в небо.
- Вот это да!
- Я обещал тебе, что покажу Москву. Я обещал, что по праздникам буду всю жизнь дарить цветы...
Оглянулась - достает из-под подушки три гвоздики. Дал медсестре деньги - и она купила.
Подбежала и целую:
- Мой единственный! Любовь моя!
Разворчался:
- Что тебе приказывают врачи? Нельзя меня обнимать! Нельзя целовать!
Мне не разрешали его обнимать... Но я... Я поднимала и сажала его... Перестилала постель... Ставила градусник... Приносила и уносила судно... Всю ночь сторожила рядом...
Хорошо, что не в палате, а в коридоре... У меня закружилась голова, я ухватилась за подоконник... Мимо шел врач, он взял меня за руку. И неожиданно:
- Вы беременная?
- Нет-нет! - Я так испугалась, чтобы нас кто-нибудь не услышал.
- Не обманывайте, - вздохнул он.
Я так растерялась, что не успела его ни о чем попросить.
Назавтра меня вызывают к заведующей:
- Почему вы меня обманули? - спросила она.
- Не было выхода. Скажи я правду - отправили бы домой. Святая ложь!
- Что вы наделали!!
- Но я с ним...
Всю жизнь буду благодарна Ангелине Васильевне Гуськовой. Всю жизнь! Другие жены тоже приезжали, но их уже не пустили. Были со мной их мамы... Мама Володи Правика все время просила Бога: "Возьми лучше меня". Американский профессор, доктор Гейл... Это он делал операцию по пересадке костного мозга... Утешал меня: надежда есть, маленькая, но есть. Такой могучий организм, такой сильный парень! Вызвали всех его родственников. Две сестры приехали из Беларуси, брат из Ленинграда, там служил. Младшая Наташа, ей было четырнадцать лет, очень плакала и боялась. Но ее костный мозг подошел лучше всех... Я уже могу об этом рассказывать... Раньше не могла... Я десять лет молчала... Десять лет.
Когда он узнал, что костный мозг берут у его младшей сестрички, наотрез отказался: "Я лучше умру. Не трогайте ее, она маленькая". Старшей сестре Люде было двадцать восемь лет, она сама медсестра, понимала, на что идет. "Только бы он жил", - говорила она. Я видела операцию. Они лежали рядышком на столах... Там большое окно в операционном зале. Операция длилась два часа... Когда кончили, хуже было Люде, чем ему, у нее на груди восемнадцать проколов, тяжело выходила из-под наркоза. И сейчас болеет, на инвалидности... Была красивая, сильная девушка. Замуж не вышла... А я тогда металась из одной палаты в другую, от него - к ней. Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной пленкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, чтобы, не заходя под пленку, вводить уколы, ставить катэтор... Но все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться... Отсовывать... И пробираться к нему... Возле его кровати стоял маленький стульчик... Ему стало так плохо, что я уже не могла отойти, ни на минуту. Звал меня постоянно: "Люся, где ты? Люсенька!" Звал и звал... Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье... Все делали... Откуда там появились солдаты? Не спрашивала... Только он... Он... А каждый день слышу: умер, умер... Умер Тищура. Умер Титенок. Умер... Как молотком по темечку...
Стул двадцать пять - тридцать раз в сутки... С кровью и слизью... Кожа начала трескаться на руках, ногах... Все покрылось волдырями... Когда он ворочал головой, на подушке оставались клочья волос... Я пыталась шутить:
"Даже удобно. Не надо носить расческу". Скоро их всех постригли. Его я стригла сама. Я все хотела ему делать сама. Если бы я могла выдержать физически, то я все двадцать четыре часа не ушла бы от него. Мне каждую минутку было жалко... Минутку и то жалко... (Долго молчит.) Приехал мой брат и испугался: "Я тебя туда не пущу!" А отец говорит ему: "Такую разве не пустишь? Да она в окно влезет! По пожарной лестнице!" Отлучилась... Возвращаюсь - на столике у него апельсин... Большой, не желтый, а розовый. Улыбается: "Меня угостили. Возьми себе". А медсестра через пленочку машет, что нельзя этот апельсин есть. Раз возле него уже какое-то время полежал, его не то, что есть, к нему прикасаться страшно. "Ну, съешь, - просит. - Ты же любишь апельсины". Я беру апельсин в руки. А он в это время закрывает глаза и засыпает. Ему все время давали уколы, чтобы он спал. Наркотики. Медсестра смотрит на меня в ужасе... А я? Я готова сделать все, чтобы он только не думал о смерти... И о том, что болезнь его ужасная, что я его боюсь... Обрывок какого-то разговора... У меня в памяти... Кто-то увещевает: "Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки". А я как умалишенная: "Я его люблю! Я его люблю!" Он спал, я шептала: "Я тебя люблю!" Шла по больничному двору: "Я тебя люблю!" Несла судно: "Я тебя люблю!" Вспоминала, как мы с ним раньше жили... В нашем общежитии... Он засыпал ночью только тогда, когда возьмет меня за руку. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку... Всю ночь...
А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю... Ночь. Тишина. Мы одни. Посмотрел на меня внимательно-внимательно и вдруг говорит:
- Так хочу увидеть нашего ребенка. Какой он?
- А как мы его назовем?
- Ну, это ты уже сама придумаешь...
- Почему я сама, если нас двое?
- Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка - Наташка.
- Как это Вася? У меня уже есть один Вася. Ты! Мне другого не надо. Я еще не знала, как я его любила! Он... Только он... Как слепая! Даже не чувствовала толчков под сердцем... Хотя была уже на шестом месяце... Я думала, что он внутри меня мой маленький, и он защищен... О том, что ночую у него в барокамере, никто из врачей не знал. Не догадывался... Пускали меня медсестры. Первое время тоже уговаривали: "Ты - молодая. Что ты надумала? Это уже не человек, а реактор. Сгорите вместе". Я, как собачка, бегала за ними... Стояла часами под дверью. Просила-умоляла... И тогда они: "Черт с тобой! Ты - ненормальная". Утром перед восьмью часами, когда начинался врачебный обход, показывают через пленку: "Беги!". На час сбегаю в гостиницу. А с девяти утра до девяти вечера у меня пропуск. Ноги у меня до колен посинели, распухли, настолько я уставала... Пока я с ним... Этого не делали... Но, когда уходила, его фотографировали... Одежды никакой. Голый. Одна легкая простыночка поверх. Я каждый день меняла эту простыночку, а к вечеру она вся в крови. Поднимаю его, и у меня на руках остаются кусочки его кожи, прилипают. Прошу:
"Миленький! Помоги мне! Обопрись на руку, на локоть, сколько можешь, чтобы я тебе постель разгладила, не покинула наверху шва, складочки". Любой шовчик - это уже рана на нем. Я срезала себе ногти до крови, чтобы где-то его не зацепить. Никто из медсестер не мог подойти, прикоснуться, если что-нибудь нужно, зовут меня. И они фотографировали... Говорили, для науки. А я бы их всех вытолкнула оттуда! Кричала бы! Била! Как они могут! Все мое... Все любимое... Если бы я могла их туда не пустить! Если бы... Выйду из палаты в коридор... И иду на стенку, на диван, потому что я их не вижу. Говорю дежурной медсестре: "Он умирает". - Она мне отвечает: "А что ты хочешь? Он получил тысяча шестьсот рентген, а смертельная доза четыреста. Ты сидишь возле реактора". Все мое... Все любимое. Когда они все умерли, в больнице сделали ремонт... Стены скоблили, взорвали паркет и вынесли... Столярку.
Дальше... Последнее... Помню вспышками... Обрыв...
Ночь сижу возле него на стульчике... В восемь утра: "Васенька, я пойду. Я немножко отдохну". Откроет и закроет глаза - отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так все болело, как уже стучит санитарка: "Иди! Беги к нему! Зовет беспощадно!" А в то утро Таня Кибенок так меня просила, молила: "Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу". В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю Правика... С Витей они были друзья... Мы дружили семьями... За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они наши мужья там красивые! Веселые! Последний день нашей той жизни... Такие мы счастливые! Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: "Как он там?" - "Пятнадцать минут назад умер". Как? Я всю ночь у него. Только на три часа отлучилась! Стала у окна и кричала: "Почему? За что?" Смотрела на небо и кричала... На всю гостиницу... Ко мне боялись подойти... Опомнилась: напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы... Он лежал еще в барокамере, не увезли... Последние слова его: "Люся! Люсенька!" - "Только отошла. Сейчас прибежит", - успокоила медсестра. Вздохнул и затих... Уже я от него не оторвалась... Шла с ним до гроба... Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет... Этот пакет... В морге спросили:
"Хотите, мы покажем вам, во что его оденем". Хочу! Одели в парадную форму, фуражку наверх на грудь положили. Обуть не обули, не подобрали обувь, потому что ноги распухли... Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли, целого тела уже не было... Все - рана... В больнице последние два дня... Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, тело от нее отошло... Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот... Захлебывался своими внутренностями... Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю... Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Это все такое родное... Такое любимое... Ни один размер обуви невозможно было натянуть... Положили в гроб босого...
На моих глазах... В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали... И этот мешок уже положили в деревянный гроб... А гроб еще одним мешком обвязали... Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка... И уже все это поместили в цинковый гроб... Втиснули... Одна фуражка наверху осталась...
Съехались все... Его родители, мои родители... Купили в Москве черные платки... Нас принимала чрезвычайная комиссия. И всем говорила одно и то же, что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. В запаянных цинковых гробах, под бетонными плитками. И вы должны этот документ подписать... Если кто-то возмущался, хотел увезти гроб на родину, его убеждали, что они, мол, герои и теперь семье уже не принадлежат. Они уже государственные люди... Принадлежат государству. Сели в катафалк... Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией... По рации передают: "Ждите наших приказаний! Ждите!" Два или три часа колесили по Москве, по кольцевой дороге. Опять в Москву возвращаемся... По рации: "На кладбище въезд не разрешаем. Кладбище атакуют иностранные корреспонденты. Еще подождите". Родители молчат... Платок у мамы черный... Я чувствую, что теряю сознание. Со мной истерика: "Почему моего мужа надо прятать? Он - кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?" Мама:
"Тихо, тихо, дочечка". Гладит меня по голове... Полковник передает:
"Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика". На кладбище нас окружили солдаты... Шли под конвоем... И гроб несли... Никого не пустили... Одни мы были... Засыпали моментально. "Быстро! Быстро!" - командовал офицер. Даже не дали гроб обнять... И - сразу в автобусы... Все крадком... Мгновенно купили и принесли обратные билеты... На следующий день. Все время с нами был какой-то человек в штатском, с военной выправкой, не дал даже выйти из гостиницы и купить еду в дорогу. Не дай Бог, чтобы мы с кем-нибудь заговорили, особенно я. Как будто я тогда могла говорить, я уже даже плакать не могла. Дежурная, когда мы уходили, пересчитала все полотенца, все простыни... Тут же их складывала в полиэтиленовый мешок. Наверное, сожгли... За гостиницу мы сами заплатили... За четырнадцать суток...
Клиника лучевой болезни - четырнадцать суток... За четырнадцать суток человек умирает...
Дома я уснула. Зашла в дом и повалилась на кровать. Я спала трое суток... Приехала "Скорая помощь". "Нет, - сказал врач, - она не умерла. Она проснется. Это такой страшный сон".
Мне было двадцать три года...
* * *
А среди гражданского населения, тогда была объявлена всеобщая воинская мобилизация. В основном призывали тех, кто уже имел семью и детей, тех, кому было далеко за тридцать. Рассчитывали на то, что им уже не надо производить следующее поколение. От них требовали просто отдать свой воинский долг, в связи с чрезвычайной ситуацией, сложившейся в стране. Разве кто-нибудь догадывался в то время, сколько молодых жизней унесёт этот, чёртов реактор? Сколько жертв придётся принести, в заклание науке? Сколько будет инвалидов, брошенных на произвол судьбы? Но всё это будет потом, а пока смех и веселье, в майские дни! Страна праздновала Первомай, что напоминало пир во время чумы! Коммунистическая партия была уверена в своей непогрешимости и могуществе! Знала, стоит бросить клич и тысячи героев бросятся на амбразуру реактора. Несчастна та страна, которой нужны герои. Так оно и получилось. Стоило только объявить о наборе добровольцев, как тут же откликнулись десятки людей, пожелавших принять участие в массовом самоубийстве. Но не патриотизм двигал этими безумцами, а желание выбраться из нищеты. Огромные деньги, по тем временам на них можно было купить машину, манили и притягивали. Вот и ехали добровольцы, на весёлый танец смерти, с надеждой обогатиться. Но их количество, что капля в море, людей не хватало. Вот тогда-то и прибегли к испытанному методу проявления патриотизма. Благо, опыт был накоплен богатый, стоит лишь вспомнить знаменитые комсомольские стройки. Когда под вооруженным конвоем, добровольцы проявляли массовый героизм, в кратчайшие сроки, в любую непогоду, строили каналы, возводили корпуса фабрик и заводов. Так возник Беломорканал, Кузнецкий металлургический комбинат, урановые шахты, золотые прииски.
Сценарий не изменился и на этот раз. Я стал невольным участником этих событий. Помню, как рано утром, принесли боевую повестку, извещавшую о том, чем вызвана такая поспешность. Оказывается, меня призывали на срочную военную переподготовку. Прошло двенадцать лет, как я демобилизовался, к чему меня готовить? Старый я уже, негодный. Надеясь, что это простая формальность, я явился в военкомат и отдал документы в четвёртое отделение, ведавшее уволенными в запас.
Таких как я, набралось человек семьдесят, нас тут же погрузили в автобус и отвезли в поликлинику, где был сделан забор крови на анализ. После чего прошли медицинскую комиссию и вернулись обратно. В военкомате, в это время, царила суета. Служащие бегали из одной двери в другую, что-то выясняя между собой и до нас им не было ни какого дела. Мы для них были уже призраками. Так как домой нас не отпускали, то мы мирно курили на улице, посмеиваясь над тем, как удачно складывается день. Не надо идти на работу, стоять у станка или тупо сидеть в душном помещении. Надеялись, что нас скоро отпустят и можно будет зайти в кафе и выпить пива. А если и увезут куда-нибудь в лес, в воинскую часть, то мы недельку, другую, с удовольствием поиграем в войну. Как же мы ошибались! Ближе к обеду, нас опять погрузили в автобус и отвезли на вокзал. Там нас ждал плацкартный вагон, где мы все и разместились. Все двери тут же были перекрыты и мы почувствовали себя не совсем уютно. Создавалось впечатление, что ты арестант, не хватало только кандалов. Через какое-то время поезд тронулся, и мы понемногу успокоились, наверное, оттого, что многие (у кого были с собой деньги) благоразумно успели запастись спиртным. До Свердловска ехали весело, смеялись, пели песни, только сопровождающий нас майор, не уставая, призывал нас к благоразумию. Стоя в проходе, массивный и огромный, он кричал, тряся тройным подбородком, что мы солдаты! Бойцы! И не имеем права пьянствовать! Его пунцовое лицо от негодования, было готово разорваться на части. Он нёс ответственность за нас, и обязан был доставить всех в надлежащем виде в конечный пункт. Но после стакана водки, который ему подали, успокоился и он. Ещё больше раскраснелся, и даже принял участие в застолье. В Свердловске стояли долго. За это время умудрились открыть дверь и послать гонцов за очередной партией лёгкого вина. Банкет продолжался! А на сердце щемило:
- Как думаешь, надолго нас туда? - обратился я к одному из товарищей.
- А хрен его знает! - ответил он.- Главное не сдохнуть там!
К разговору подключились все, кто ехал в нашем купе.
- Да ерунда! Ничего страшного! Вон, на Белоярке, был взрыв и ничего, живут!
Взрыв на Белоярской атомной станции широко не оповещался, никто не знал, что там творилось.
- Живут, но только как? Все инвалиды. А сколько умерло, и не считал никто.
- А Семипалатинск? Нам не говорят, что было там.
- Да там вообще кошмар творился.
- Да бросьте вы пугать друг друга! Времена сейчас не те! Наверняка там техника, роботы разные работают, а нас, как водителей, забрали, что бы мусор вывозить.
Забыл сказать, что все мы имели военную учётную запись, специалист колёсных машин. В основном все были шофера.
- Как бы нас, как мусор, не вывезли оттуда.
- Ну, о цинковых гробах пока не слышно было.
Город Златоуст, встретил нас не дружелюбно. На этом пересыльном пункте, называемом военной частью, уже собралось несколько тысяч мобилизованных солдат. Кто-то прибыл сюда несколько недель назад, а кто-то, как и мы - сегодня. Нас быстро переодели в военную форму и оправили в столовую, которая располагалась на свежем воздухе, можно сказать на снегу, от переизбытка солдат, в помещении - места всем не хватало. Жирные щи, на морозе замерзали и есть эту баланду никто не стал. На душе было скверно. Эта холодная каша, сборище людей, вывезенных сюда насильно, придавали мыслям мрачный оттенок. И почему я должен ехать? Почему моей жизнью и судьбой так нагло кто-то распоряжается? Уже вечером, нас погрузили в эшелон. Двери опять были заперты и мы вновь стали узниками военной диктатуры.
Стучали колёса, мелькали пейзажи и каждый думал о том, что ждёт впереди. На больших станциях эшелон долго не стоял, его быстро отправляли. И только из громкоговорителей, предназначенных для простых граждан, было слышно: "Туристический поезд, с востока на запад, отправляется"! Вот с такой циничной формулировкой мы и ехали. Для пассажиров, стоящих на перроне, мы были туристы. Они только недоумённо пожимали плечами, было странно видеть туристов в военной форме. Что за экскурсия такая? Может, по следам былых сражений? Но ближе к Украине, народ понимал, на какую живодёрню отправляют целый эшелон доброкачественного мяса. Женщины на перроне плакали, и рукой крестили вагоны, прощаясь с отъезжающими.
Вот таким образом, мы добрались до Чернигова. Там всех пересадили в машины и отвезли до конечного пункта назначения, тридцати километровой зоны, где стоял военный городок.
Полк, где мне предстояло провести долгих пять месяцев, был в составе Уральского военного округа и представлял из себя: несколько вагончиков, стоявших в отдалении и десяток больших, полевых палаток, окружённых колючей проволокой. Чуть подальше находился автопарк, где рядами выстроились АРСы. Машины, предназначенные для дезактивации заражённой территории. Были тут: и БМП и КАМАЗы и ЗИЛы, и много другой техники.
Народ, радостно ликуя, выпрыгивал из грузовиков на землю. Как ни странно, она ничем не отличалась от нормальной почвы, ни каких признаков ядерного взрыва не было, может она и не была заражена? Дорога, порядком всем надоела и сотни будущих калек, дружно строились в колонну. Пока они ещё были без артритов, артрозов, палок, язв, сердечных заболеваний и главное, живые. Тут и там, раздавались возгласы:
- Ну и где эта драная станция?
- Нас прямо туда, или как?
- Не терпится в могилу?
- Да плевать!
- А что это пустынно так? Городок есть, а солдат нет?
Действительно, заметённые снегом палатки и одни офицеры. Они покрикивали, стараясь ввести военную дисциплину. Мужики-то были все взрослые, давно отслужившие, и уже отвыкшие от выполнения устава. Всем казалось, что к ним должно быть другое отношение. Люди прибыли на выполнение важного правительственного задания. Но нет! Командиры сразу решили показать кто тут главный! Заставили два часа строем маршировать по плацу. Мы матерились, но топали. В кирзовых сапогах, ноги быстро замёрзли, не исключаю, что кто-то и отморозил конечности. Возгласы недовольства сыпались со всех сторон:
- Что, молодых нашли, чтоб издеваться?
- Не на парад приехали, твою мать!
Возмущение нарастало. В самом деле, неужели надо было везти нас столько вёрст, что бы заставить глупо маршировать? Но офицерские амбиции и заложенная в них тупость делали своё дело, мы долбили плац сапогами.
- Да этим сукам всё равно! Выслуживаются перед начальством!
- Что возмущаться? Мы для них бараны! Загнали как козлов на живодёрню! А сами щас пойдут самогоночку хлестать.
Сергей Кудрявцев вспоминает об этом так:
- Командир части после своего приветствия подошёл к нашей роте из кировских ребят и сказал: "А этих, салаг, откуда нагнали?". Мы ответили, что с Кировской области. Тогда он крепко выругался и сказал: "Ведь есть указ направлять на ликвидацию аварии мужчин за 40 лет и у кого есть дети". В дальнейшем, как мне сообщили, был написан рапорт на имя главнокомандующего, о нарушении указа набора на специальные военные сборы по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, военкоматами Кировской области.
Удовлетворившись тем, что дали понять, кто мы для них такие, офицеры завели всех в клуб, сооружение из оцинкованного железа. В таких сейчас располагаются, наспех сделанные, супермаркеты. Холод стоял такой же как на улице, но своим дыханием мы нагрели помещение. Нам представили генерала, который делал замер радиации, на разрушенной станции. Он выступал с багровым, красным лицом, как после южного загара, и призывал нас ничего не бояться. Дескать, ерунда! Ничего страшного! Только панику тут развели! И капиталисты возмущаются напрасно, ну сдохло несколько коров, ну и что? Посыпались вопросы и реплики, и главным из них был:
- А стоять-то будет?
- Говорят, после станции амба! Пинцетом доставать придётся.
Немного позднее, учёные сравнили половое поведение одних и тех же видов червей, обитающих в двух озёрах - одно внутри, другое вне 20-километровой зоны вокруг АЭС. Изучались черви, проживающие в донных осадках этих озёр. И выяснилось, что черви гермафродиты перешли к половому способу размножения. Подумать только, черви занялись сексом! Снощаются и всё тут! Раньше не сношались, а теперь все поголовно, как с ума сошли. Занимаются любовью и плюют на мнение учёных! А чем ещё в озере заниматься? Некоторые "черви", с давних пор любят баню с сексом, девочек туда приглашают. Дело в том, что такой тип воспроизведения способствует отбору более устойчивых к радиации потомков. "Эти черви, в своём развитии проходят сначала стадию самца, а потом - самки", - говорит кандидат биологических наук Никита Кучерук. В озере Карачай, где произошла авария с выбросом огромных количеств радиоактивных веществ, водятся двуполые карпы и однополые серебряные караси (самки). Такого карпа на сковородку не положишь (сильно светит). А у карасей часто нет хвоста и глаз, а чешуя растёт не к хвосту, а к голове. Воздействиями радиации на живые организмы занимался ещё Тимофеев-Ресовский. Учёными выдвинута теория, что превращение примитивных гоминид в homo sapiens произошло под воздействием радиации. Неужели перволюди были гермафродитами и именно радиация, как меч, разделила их на пары. И кто знает, не тогда ли родился миф о вечном поиске своей второй половины?
Сычёв Сергей Федзерович
|
Блог О Зоне Отчуждения
Обсуждение
