Часть 1 Зарево над Припятью Здесь только документы, воспоминания, анализ и все, что я увидел в Чернобыле и вокруг него, когда оказался там.
А потом понятие «Чернобыль» расширялось, становилось зримей и весомей, потому что, оказывается, оно навсегда ворвалось в жизнь каждого, кто побывал там, и остальных, которые подчас не хотят или не могут заметить, что Чернобыль изменил и их судьбу.
Чернобыль. Первые минуты и часы аварии
«Я, Шаврей Иван Михайлович, родился 3 января 1956 г., белорус. Работаю в пожарной части ВПЧ-2 по охране Чернобыльской АЭС с 19 сентября 1981 года на должности пожарного. Во время аварии на ЧАЭС совместно с караулом нес службу в расположении части. Во время взрыва находился возле диспетчерской на посту дневального. В то время рядом был подменный диспетчер С. Н. Легун и заступивший на пост дневального Н. Л. Ничипоренко. Стояли втроем, разговаривали, как вдруг послышался слабый выброс пара. Мы этому не придали никакого значения, потому что выброс пара происходил неоднократно за мое время работы в ВПЧ-2. Я собирался уходить отдыхать, как через некоторое время сработала сигнализация. Мы бросились к щиту, а Легун попробовал связаться с ЦЩУ, но никакой связи не было. И в это время произошел взрыв. Я бросился к окну. За взрывом последовали мгновенно новые взрывы, я увидел огненный шар, который взвился над крышей машинного зала, отделения четвертой очереди.
По тревоге мы выехали на загорание. По прибытии к месту происшествия машины и личный состав караула заняли свои боевые посты, потом через некоторое время наше отделение вызвали на помощь прибывшей на пожар СВПЧ-6. Они установили свои машины по ряду «Б». Я и А. Петровский поднялись на крышу машинного зала, на пути встретили ребят с ВПЧ-6 – они были в плохом состоянии. Мы помогли им добраться к механической лестнице, а сами отправились к очагу загорания, где и были до конца, пока не затушили огонь на крыше. После выполнения задания мы спустились вниз, где нас подобрала «скорая помощь». Мы также были в плохом состоянии».
Иван Шаврей эту «Объяснительную записку» писал в Москве, в клинике № 6, куда был доставлены из Чернобыля пожарные, наиболее сильно пострадавшие во время аварии.
«26 апреля 1986 г. я, Прищепа Владимир Александрович, находился на дежурстве в ВПЧ-2 по охране ЧАЭС. Дневное дежурство нашего 3-го караула прошло без происшествий. В ночное время я должен был стоять дневальным. После просмотра телепередач я лег отдыхать. Ночью я услышал взрыв, но не придал этому значения. Затем, через 1–2 минуты, прозвучала боевая тревога. Я быстро оделся и сел в автомобиль. Увидел пламя на АЭС возле вентиляционной трубы и на кровле помещений ГПЦ. В наш автомобиль сел начальник караула лейтенант В. П. Правик. Он по радиостанции передал в СВПЧ-6 вызов № 3, по которому все машины Киевской области должны следовать на ЧАЭС для тушения пожара. По прибытии на АЭС второе отделение поставило автонасос на гидрант и подсоединило рукава для сухотруб. Лейтенант В. П. Правик по транспортному коридору побежал в машинный зал… Мы приехали в ряд «А», машину поставили на пожарный гидрант, проложили магистральную линию к сухотрубам, которые вели на крышу машинного зала. Я по пожарной лестнице полез туда. Когда я вышел на крышу, то увидел, что перекрытия нарушены, некоторые упали. Ближе к постоянному торцу на 4-м энергоблоке я увидел очаг загорания крыши. Он был небольшой. Я хотел к нему подойти, чтобы потушить, но перекрытия шатались. Я возвратился и пошел вдоль стенки по пожарному водопроводу, подошел к очагу и засыпал его песком, так как рукавную линию проложить не было возможности. Затем я возвратился и на пожарной лестнице увидел майора Телятникова Леонида Петровича. Я ему доложил обстановку. Он приказал: «Выставьте боевой пост и дежурьте на крыше машинного зала». Мы выставили боевой пост и с И. М. Шавреем дежурили до утра. Утром нас начало тошнить, появилась рвота. Возле столовой нам дали по две таблетки и отправили на второй этаж санпропускника. Мы помылись, но рвота не прекращалась. Я пошел в медсанчасть, мне дали таблетку и отправили в городскую поликлинику. Затем, на другой день – 27.04.86 г., нас увезли в Москву в клинику № 6».
Владимир Прищепа писал о первых минутах аварии через две недели. Шестерых пожарных, которые вступили в схватку с огнем и победили его, уже не было в живых.
А майор Леонид Телятников был в тяжелом состоянии…
«В 01 ч. 45 мин. прибыл на территорию АЭС со стороны КППЧ-2. Увидел разрушения аппаратного отделения 4-го энергоблока и горение на покрытии аппаратного отделения 3-го энергоблока. Горение было во многих местах и на различных отметках от 12,5 до 71,5 метра. Наиболее интенсивно – на покрытии центрального зала 3-го энергоблока. Высота пламени достигла 1,5–2 метров…»
1-й и 2-й энергоблоки Чернобыльской АЭС расположены в отдельных корпусах, 3-й и 4-й – рядом, их разделяет вентиляционная шахта. Но машинный зал всех четырех блоков общий, а значит, огонь по крыше мог переброситься не только на 3-й блок, но и на остальные. Майор Телятников принял единственно верное решение: в первую очередь ликвидировать очаги возгорания на крыше машинного зала.
«…Через машзал я побежал к начальнику смены станции. По пути установил, что здесь горения нет. Вместе с А. С. Дятловым осмотрели 4-й блок. Через выбитые панели хорошо просматривались кабельные помещения, пожара там не было. Из центрального зала хорошо просматривалось не то зарево, не то свечение. Но там, кроме «пятака» реактора, ничего нет, гореть нечему. Позвонил на ПСЧ ВПЧ-2, доложил обстановку для передачи в Киев…» Эта информация майора Телятникова показалось… невероятной: мол, такого не может быть!
«Пошел в аппаратное отделение через транспортный коридор 4-го блока. Там сплошным потоком шла вода, пройти не было возможности. В это время с покрытия спустился лейтенант В. П. Правик, доложил обстановку. С ним еще семь человек, им было плохо, всех тошнило. Ехала «скорая помощь», я ее остановил и отправил всех в поликлинику. Поднялся на покрытие, там никого не было… Было около 3 часов. Связался с директором. Доложил ему обстановку о пожаре, попросил направить дозслужбу. Но у директора дозиметров под рукой не было, он разрешил мне взять любого, кого найду на АЭС. Директор попросил откачивать воду, которая заливает 3-й энергоблок. Поставили одно отделение для откачки воды. Сам побежал искать дозиметристов. Нашел одного на 1-м энергоблоке. Внутри обстановку полностью не знали, а на покрытиях пожар был потушен. Это было в 03 ч. 30 мин. Мы объехали боевые участки, был создан штаб пожаротушения. Об этом мы доложили директору…»
Да, «малый» пожар был ликвидирован. И что греха таить, некоторых это успокоило. Они не подозревали, что там, внутри здания 4-го блока, разгорается иной «пожар» – ядерный…
Мы долго не можем начать разговор. Несколько минут назад пришло сообщение, что умер Лелеченко. Ожоги и облучение сделали свое дело. Лелеченко был их другом…
Владимир Лыскин и Николай Олещук – мастера электроцеха Чернобыльской АЭС. В день аварии они, находясь у самого реактора, который сквозь щели излучал смертельные дозы радиации, вместе с товарищами восстанавливали повреждения на силовом оборудовании.
– Мы не думали о том, что это опасно, – говорит Олещук, – надо было подать энергию, без которой масштабы аварии могли бы сразу расшириться…
У Лыскина на АЭС работает сын Евгений, здесь на насосной станции трудится супруга.
– Как это началось?
Олещук и Лыскин долго молчат, и мы понимаем их – трудно вспоминать ту ночь. Однако надо вспомнить все – до мельчайших подробностей, чтобы люди знали, как вели себя те, кто начал сражение в Чернобыле. И они рассказывают не о себе, а обо всех – они были лишь частью большой группы людей, которые работали в ту ночь на станции или в первые часы аварии прибыли сюда.
– Мне позвонили сразу же, – говорит Николай, – приказ был краток: «Поднимай людей!» Из семнадцати человек дома оказалось семеро. Остальные отдыхали: все-таки суббота, у нас места великолепные – рыбалка отменная… Вот они и уехали. Понял, что ситуация сложная, когда увидел машины «скорой помощи», которые шли на станцию… Ну а когда добрался на свой 4-й блок, стало ясно, насколько тяжела авария.
– Вывалился графит, лежит на полу – фон очень большой, – добавляет Владимир.
– Но забывали об опасности, потому надо было проверить трансформаторы… Потом начало затапливать кабельные каналы…
– А Лелеченко и о безопасности людей думал. Обо всех, кроме себя. Надо было перекрыть задвижки подачи водорода. Никого не пустил, а сам пошел… Это подвиг… Он думал о своих ребятах. Александр Григорьевич очень любил работать с молодыми, брал их в цех, учил. И все его очень любили – он был настоящим наставником. Так вот, Лелеченко внимательно следил, чтобы никто из его ребят не получил опасной дозы. Он буквально выгонял их из цеха, а сам не уходил… А потом уже, еле держась на ногах, но заметив наше состояние – по лицам, наверное, вдруг начал рассказывать анекдоты…
Дата: Воскресенье, 08.03.2020, 08:49 | Сообщение # 2
Удаленные
Администраторы
Валерий Петков - Хибакуша
Валерий Петков с женой. Лето 1986 года. Фотография “медового месяца” в Чернобыле
Когда я только задумывал этот роман, то оттолкнулся от потрясения, которое я пережил, когда ко мне в Чернобыль на три дня приехала жена. Это была опасная авантюра с её стороны. Мы провели эти три дня в выселенной деревеньке. Это был наш чернобыльский медовый месяц…”
Валерий Петков с мая по июль 1986 года, в качестве заместителя командира роты радиационно-химической разведки работал в Чёрной зоне ЧАЭС. Редкое сочетание достоверности и художественности одновременно можно считать большой удачей автора. Эта книга о первых, самых трагических днях и неделях после катастрофы на Чернобыльской АЭС. О подвиге и предательстве, преступной халатности и благородном самопожертвовании, о верности и вероломстве, о любви и Боге.
Фрагмент из книги журналиста Адама Хиггинботама - "Чернобыль. История катастрофы". Автор изучал материалы более десяти лет: в книге использованы записи интервью, рассекреченные архивные документы, воспоминания участников событий.
Оставленные бегущим населением внутри 30‑километровой зоны собаки и кошки стали сами по себе представлять опасность для здоровья — советское Министерство сельского хозяйства опасалось вспышек бешенства и чумы. Встреча с оголодавшими и отчаявшимися брошенными животными с безнадежно облученным мехом сейчас была небезопасна для людей.
Украинское Министерство внутренних дел обратилось за помощью к республиканскому Обществу охотников и рыболовов, призвав 20 групп местных жителей распределить между собой загрязненную территорию и начать ликвидацию всех брошенных животных, каких они встретят. Каждая группа должна состоять из 10–12 охотников, сопровождаемых двумя санитарными инспекторами, милиционером и самосвалом с водителем. Четыре механических экскаватора должны были рыть ямы для захоронения мертвых животных. Теперь тишину полесских равнин нарушали выстрелы: добровольцы-охотники преследовали своих жертв в зоне отчуждения.
Со временем трудолюбивые украинские охотники сумели бы избавиться от 20 000 сельскохозяйственных и домашних животных, обитающих внутри 30‑километровой зоны, но убить их всех оказалось непосильной задачей. Некоторые собаки сумели выбраться за периметр и были подобраны и прикормлены ликвидаторами, жившими в лагерях. Солдаты могли беспечно относиться к тому, что животные распространяли радиацию, но при этом давали им новые клички, подходящие к изменившейся среде: Доза, Рентген, Гамма или Дозиметр.
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
"У каждого поколения здоровой нации должна быть своя война" (Кормчий Мао)
Полностью соглашаюсь с Мао. Для моего поколения было приготовлено даже две: Афганистан и Чернобыль. В первой не участвовал, а про вторую немного расскажу, и не потому, что хвастаюсь (вот какой я герой!), а потому, что уходят люди, с ними уходят факты, и очень скоро новое поколение будет спрашивать "А было ли это вообще?".
Все началось 18-го мая 1986 года, утром. Зазвонил телефон, и бодрый голос райвоенкома пригласил меня срочно прибыть в военкомат - что-то уточнить или сверить (с тех пор я боюсь телефона, хотя прошло столько лет). Нужно ли говорить, что через полчаса я уже сидел в "кукурузнике" (это маленький тошнотворный самолет) и с малой скоростью приближался к Киеву. Родителям еле успел сообщить, что меня забрали на военные сборы. Тогда мы еще не знали ничего или почти ничего... Не знали, что в Киеве паника и жители по шпалам бегут на юг, а в переполненных поездах едут те, кто смог купить билет за баснословные деньги; не знали, что в Финляндии дохнут олени, попав под "Желтую тучу"... Слышали только бодрые официальные сводки и интервью маститых профессоров о благотворном влиянии радиации на ход эволюции вообще и на наши организмы - в частности...
Так или иначе, но на следующий день я проснулся командиром взвода дезактивации в составе 25-го инженерно-транспортного батальона на ЧАЭС вч 18576 (база - село Ораное). В моем подчинении оказались тридцать таких же балбесов, как и я сам, четыре бульдозера типа "Беларусь" и четыре ПММ(поливомоечные машины) - из тех, которые еще и сейчас ездят утром по улицам нашего города. "Бойцы" мне попались сложные, а местами даже трудные. Пришлось вспомнить кое-что из прочитанного и ввести "дедовщину" в лучшем понимании этого слова - отряд "дедов" уговорами и (или) кулаками заставлял основную массу работать и соблюдать суровые правила лагерной жизни. "Деды" отчитывались передо мной, получая за это некоторые привилегии - водку, доппаек и возможность уехать отсюда пораньше. Я отчитывался перед следующим начальством... и так далее - до генерала.
Еще у меня была личная машина "КАМАЗ", шофер и пропуск во все зоны нашей Зоны. Первое посещение этой самой зоны помню прекрасно и вряд ли когда-нибудь забуду. Рано утром после матюгов, пинков и прочих оскорблений "дедам" удалось за полчаса привести в чувство моих "партизан", и они, кряхтя и почесываясь, влезли сначала в ОЗК (это такая резиновая одежда), а потом погрузились в крытые ГАЗоны. Я ехал в машине с первым взводом и прекрасно видел, как по мере приближения к ЧАЭС моих бравых "партизан" все больше охватывает легкий мандраж. Мне и самому было как-то зябко, но у некоторых это принимало крайние формы. Они мне потом подробно рассказывали, что нападал "словесный понос", хотелось какого-то действия или хотя бы движения. Но поскольку одетые респираторы не располагали к длительному общению, пришлось мне знаком попросить одного из "дедов" привести товарищей в чувство, что и было с удовольствием сделано. Эта процедура повторялось каждый раз при пересечении какой-то невидимой границы: говорили, "зона приняла"...
Сидя у борта машины, я немного вздремнул (ехать было тридцать "кэмэ") и не сразу понял в чем дело. А когда понял, мне стало немного не по себе. Было очень тихо, то есть, кроме шума машины, не было никаких природных звуков. Никто не чирикал и тем более не щебетал... Была тишина. Мертвая тишина."Здесь птицы не поют, деревья не растут, лишь мы с тобой плечом к плечу врастаем в землю тут" - банально пришла на ум строчка из песни. Оказалось, что вся живность, кроме комаров, ушла, улетела и уползла. Лягушек не было - это точно...
Первые впечатления на самой станции - брошенные пожарные машины возле канала и большой плакат на самом блоке - "Чернобыльская АЭС работает на коммунизм". Славно сработала, в один миг загадив на многие десятилетия курортный район в густонаселенном месте... Спустя годы, я узнал, что умные американцы предпочитали строить свои АЭС на границе с Мексикой, при этом учитывая розу ветров.
В задачу моего подразделения входила очистка местности от радиоактивного заражения, а говоря простым языком, бери - побольше, кидай - подальше, а пока летит - отдыхай...
"Пятна" искали с помощью танковых дозиметров (довольно громоздкая по нынешним временам штука, но благодаря которой я сейчас все это пишу). Основную работу делали бульдозеры, вручную подчищали недоступные для них места. Техника быстро выходила из строя и начинала излучать сама. Ее закапывали в могильнике и получали новую каждую неделю (Союз был большой и богатый).
Поставив задачу и оставив смотрящим кого-нибудь из проштрафившихся "дедов", я с остальным составом колесили по окрестностям, благо допуск и дозиметр всегда были при мне.
... Быстро проскочив мимо развалин 4-го блока, подъехали к мосту через реку, за которой находится город Припять. На мосту плакат "Да здравствует 1 Мая!", только вот что-то здравствующих не видно, как-то не получилось с ними встретиться. Мертвый город - хорошее место для съемок фильмов и для призраков, но живым там было весьма неуютно. Мародеры, разруха и патрули появились позже. А пока только ветер гонял какие-то бумажки и скрипели детские качели. Все казалось, что вот сейчас из-за того угла выскочит местный абориген с криком "Гу-гу, а вот и мы!"... Но - нет, что-то у него не получилось в этот раз... может, мы приехали не вовремя?
Настроение как-то сразу испортилось, и я предложил прокатиться к моему другу, командиру другого взвода, которому досталась раскорчевка "Желтого Леса". "Желтый лес" (он же След) - это выпавшие на землю радиоактивные осадки из "Желтой тучи"... Начинался он в лесу за 4-м энергоблоком и заканчивался где-то в Финляндии. Штука очень вредная для здоровья, хотя Минздрав об этом молчит до сих пор. Здесь за час можно было получить годовую дозу облучения - 50 рэг. Поэтому все работы велись ИМРами (инженерные машины разграждения) - это танк, у которого нет башни, зато спереди - стальной нож в виде острия стрелы, а сзади - хваталка с тремя пальцами. Машина очень мощная и даже красивая. До Следа мы не доехали, так как вывернувший из-за угла вертолет облил нашу машину какой-то дрянью, которая быстро засохла и стала совершенно непрозрачной. (Я узнал потом, что эту жидкость использовали для фиксации радиоактивной пыли). Если бы те слова, что мы сказали вслед улетающему вертолету, обрели силу, то он бы взорвался прямо у нас на глазах... Лобовое стекло пришлось выдавить, пленка местами шелушилась, и машина приобрела такой вид, что гаишники крестились, увидев нас.
Погрузив личный состав, усталые, но "довольные" мы возвращались домой на базу. Жили в палатках, я - в малой, с замом, техником и писарем, остальные - в больших (по десять человек), дружили "по городам", иногда дрались, но не серьезно, а больше от скуки и бесполезности нашей работы... Ведь Дракон-Реактор был жив и своим дыханием сводил на "нет" все наши жалкие попытки дезактивации. Ночью, выйдя из палатки, можно было увидеть, как он дышит, озаряя сполохами окрестности на манер северного сияния. Это было мощно и красиво - как ревущий ураган в отдалении... Слаб, слаб человек перед силами природы и тщетны его попытки загнать джина назад в бутылку...
После такой светомузыки утром никто на работы к блоку не ехал, ждали специального приказа. Это было хуже всего, потому что срок пребывания на "переподготовке" измерялся не днями, а полученной дозой. А она измерялась довольно приблизительно (не было хороших дозиметров накопления ), и влияние ее на отдельно взятый организм до сих пор остается загадкой, так что личный состав менялся довольно быстро. Одни, условно здоровые, получив Почетную Грамоту и орден Комсомольской славы, ехали домой, а те, кому не повезло, попадали в Киевскую клинику - это был и диагноз, и приговор. Считалась допустимой доза 25 рентгенов (больше просто не ставили - негласный приказ Минобороны). Чтобы быстро ее набрать, и с почестями уехать домой, нужно было регулярно участвовать в работах на Станции. В моих руках это было мощным стимулом, и я часто им пользовался, стараясь отправить домой тех, кто помоложе. За выезд на зону можно было получить от 3-х до 5-ти рентгенов, а сидя в лагере 0.05...Уже спустя много лет, я встретил писаря из моего взвода и узнал, что ему пришлось отсидеть 3 месяца для получения необходимой дозы, и это очень плохо отразилось на его здоровье.
Положение осложнялось еще и тем, что было очень сухо и жарко и, если бы вдруг пошел дождь и смыл радиоактивную пыль в реку, то столицу Украины можно было смело переносить опять в Харьков или еще куда подальше. Не допустить дождь - вот такая была фантастическая задача! Говорили, что тучи расстреливали зенитками, но я это не видел и не очень в это верю. Впрочем, или зенитки помогли, или Господь сжалился, но дождя не было целый месяц.
...Нужно было вставить стекло в личный КАМАЗ, и мы с шофером отправились на вылазку в АТП станции. Приказа о мародерстве еще не было, и в худшем случае мы могли отделаться выговором и принять пару неучтенных рентгенов. Впереди шел я с танковым дозиметром на груди и в наушниках, а за мною - след в след - шофер с инструментом (чем не сталкер?). Он страшно сопел от усердия и все время тыкался мне в спину чем-то железным. Перед вылазкой я, как мог, напугал его последствиями облучения и, наверное, перестарался. Так мы и шли под треск рентгенов в наушниках и сопение за спиной. Вскоре обнаружился подходящий объект, но добраться до него было непросто. Вся техника стояла под открытым небом, и на нее тоже кое-что выпало. "Пятна" были небольшие, но серьезные. Провозившись с час, я обозначил кое-как подход и высчитал время безопасной работы. Уверен, что никто из живых не смог бы снять переднее стекло у машины быстрее нас... Книга рекордов отдыхает.
Сейчас, спустя столько лет, все это вспоминается с юмором, но на самом деле это был тяжелый труд, порой действительно бессмысленный и бесполезный. Многих уже нет, нет даже того моего друга, который сменил меня на моем посту. Недавно умер писарь. С каждым годом на Встречу приходит все меньше знакомых. Утешает одно: Стругацкие обещали, что сталкеров в рай без очереди пропускают.
Камни не исполняют желаний. Их исполняем мы сами, четко следуя однажды выбранному пути. - майор Кальтер - Свинцовый закат
Есть люди, в биографии которых фокусируется история страны. К числу таких людей относится офицер Российской армии, первый комендант Чернобыля - Михаил Бергман. На его долю с первых дней катастрофы на ЧАЭС выпало быть в гуще событий, водовороте человеческих судеб. В книге он представлен со всеми своими поисками, победами и разочарованиями, что не умаляет его мужества, стойкости, искренней преданности России, чьи интересы он ставил выше интересов своей собственной судьбы и жизни.
Сон
Босой мальчишка в ситцевых шароварах бежал по лабиринту, не находя выхода. Все ближе, за его щуплой спиной, черная волна без единого звука крушила и перемалывала стальные стены коридоров. Не хватает дыхания… подкашиваются ватные ноги… очередной поворот… все – тупик! Мальчишка повернулся навстречу черному валу, который был готов налететь на его тело и удариться, чтобы рассыпаться на мириады антрацитовых мух. Мелкие, мерзкие, липкие твари рвали его плоть, вгрызались в сосуды, сверлили туннели к сердцу.
Михаил проснулся от собственного крика. Сердце бешено колотилось, тело покрылось холодным потом. Зеленые огоньки электронных часов на комоде показывали начало третьего. Осмотрев руки и ощупав лицо в поисках страшных ран, он приподнялся на кровати. Ночной кошмар принес ощущение полного дискомфорта и не отпускал его. Он никогда не верил в приметы, гороскопы, предсказания, толкование сновидений. Но сейчас сон поразил его своей реальностью. Михаил посмотрел на спящую жену. Прислушался. В соседней комнате спала дочь. Было тихо. Рука потянулась к свисающему у изголовья шнурку. Включенный свет не внес в его душу покой. «Может, с мамой что?». Еще не окрепшие после сна ноги тихим шагом повели на кухню. Попытка, по возможности, не шуметь, удалась. Дверь плотно прикрылась, защемив маленькое вафельное полотенце. – Алло!.. – Михаил вздрогнул от неожиданности. – Голос мамы прервал первый же гудок. – Мама! У тебя все нормально? – Хорошо, что ты позвонил, сынок. Сама хотела тебя набрать, да разбудить боялась. Почти час как не сплю, все за вас переживаю. Никто не заболел? Как Дианочка? Рассказывать в половине четвертого утра маме свой сон показалось Михаилу неловким, и он замялся. – Миша! – голос мамы стал строже, – мы же условились, что ты мне всегда говоришь правду. С Катей поругались? – Нет, мама. Сон какой-то дурацкий приснился… После краткого пересказа сновидения он снова испытал ощущение липкого прикосновения черной мерзости, словно сон не покидал его. – Не вздумай никому рассказывать об этом сне! Слышишь, иначе сбудется! Он не мог припомнить, чтобы в голосе матери было столько страха, боли и отчаянья. – Я заеду утром, мама. Не переживай. Попробуй уснуть.
На стене громко тикали старинные ходики – семейная реликвия Бергманов. – Почти четыре часа... - Михаил произнес эти слова тихо вслух, в надежде, что состояние проснувшегося человека поторопит убраться прочь скверну.
Зарождавшийся за горизонтом рассвет обещал солнечный и теплый день. Можно было поспать еще пару часов. Взгляд натолкнулся на настенный отрывной календарь. 26 апреля 1986 года, суббота. «Не сорвал вечером… Значит, сегодня уже 27-ое, воскресенье». Он прокрался в комнату спящей дочери, поправил сбившееся одеяло и, затаив дыхание, оперся на дверной проем. «Какая же ты у меня хорошенькая!». – Его широкая улыбка, казалось, осветила комнату ярким лучиком. Боясь разбудить девочку, Михаил послал ей воздушный поцелуй. Затем на цыпочках вернулся в спальню и, стараясь не потревожить жену, плавно опустился на кровать у самого ее края. Заснуть не удалось. Звук телефона гарнизонного коммутатора «Выкройка», казавшийся громом в предутренней тишине спящей квартиры, подбросил его в постели. Заворочалась жена. – Спи…спи... Это меня, – Михаил схватил трубку. – Майор Бергман слушает. – Товарищ майор! Вам приказано срочно прибыть в штаб армии. – Что случилось? Дайте трубку оперативному дежурному! – Товарищ майор, – голос оперативного дежурного звучал еще более встревожено, чем его помощника. – Машина за вами уже вышла. Начальник штаба на месте. – Война, что ли? – Срочная шифротелеграмма за подписью министра. Совершенно секретно. Поправляя фуражку, Михаил выскочил из подъезда, перед которым, весь в утренней испарине, пофыркивал УАЗик. – В пять-то утра! Пять утра! Ы– х– х– х…,– недовольно произнес Михаил и сел на переднее сиденье.
В восьмом отделе штаба армии было оживленно, как в разгар рабочего дня. – Ну, что там? – демонстративно безразличным тоном поинтересовался Бергман, пытаясь скрыть раздражение, – как-никак, выдернули в законный выходной. – Вот, получите и распишитесь. Офицер-«восьмерик» вручил Михаилу плотный зеленый конверт и взял под козырек. «Сегодня в 16 часов быть в аэропорту г. Кишинева по должностям: начальник штаба 14-й армии, должность – начальник штаба оперативной группы. Старший офицер службы войск 14-й гвардейской общевойсковой армии, должность – военный комендант...». Далее шел перечень офицеров, включая председателя военного трибунала и начальника химической службы. Всего семнадцать человек. – Что за оперативная группа? Куда это я, в срочном порядке и в качестве коменданта ЧЕГО определен?! – Бергман звонко стукнул тыльной стороной ладони по развернутому листу. – В шифротелеграмме нет никаких указаний на место дислокации! «Восьмерик» пожал плечами: – Да черт его знает, куда и зачем? Я так же знаю, как и ты. Шифротелеграмма прямо из Москвы, под грифом «совершенно секретно», подписана министром обороны. Больше ничего не знаю! Единственное, что могу сказать, даны четкие указания: всем выезжающим при себе ничего не иметь. Понял? Выезд назначен на четырнадцать часов ровно. Сбор возле КПП штаба армии. – «Тревожные» чемоданы брать? – Сказано же – никаких вещей! – Кто вопросы задает, тот по службе не растет, – пробормотал в усы выросший, как из-под земли, Загоруйко, офицер службы тыла. – Верно, товарищ подполковник! – усмехнулся «восьмерик». – «Наука» к нам едет, точно говорю. Привезут какое-нибудь новое оружие. На учениях испытывать. Ты глянь, – сколько инженерного состава отправляют! – И председателя военного трибунала, – перебил Михаил. – Чуть что не так – без суда и следствия – кх-х-хх…, – он сложил два пальца пистолетом и ткнул ими в живот Загоруйко. – На учения посредниками поедем, – выпятил нижнюю губу Загоруйко. –Лишь бы не в Забайкальский округ. Там ведь еще снег лежит, – он с тоской посмотрел на поднимающееся солнце и громко вздохнул, заглушив рулады брачующегося соловья. – Сопли заморозим. – Ладно вам панику поднимать, – настроенным на действие голосом оборвал его Бергман. – Было четко сказано – ничего не брать. Так сразу никого не отправляют. Проведут занятия, инструктаж и к вечеру обратно.
По пути домой, в машине, Михаил вспомнил свой ночной кошмар. – Ну-ка, притормози на перекрестке! – К маме, товарищ майор? – улыбнулся водитель. – Так давайте я подвезу к дому? – Нет. Пройдусь через сквер, посмотрю на Днестр. Жди меня там.
Мама
Воскресный город просыпался в нежно-розовом цветении яблонь и абрикосов. Казалось, что лету надоело ждать, и оно перешло в решительное наступление. Теплое солнце согревало кусты сирени, и они сводили с ума своим дурманящим запахом. Михаил уже строил планы, куда они с женой и дочерью, вместе с родителями поедут на природу. До Первомая оставалось меньше недели.
Михаил ускорил шаг, и асфальтированная дорожка привела прямо к Днестру. Через бетонные плиты набережной к воде тянули свои руки ветки плакучей ивы, голубые крыши маленьких домиков острыми треугольниками торчали среди всепоглощающей весенней зелени. На воде качался белый дебаркадер. Навигация давно открылась, и по реке, пыхтя дизельным мотором, поднимался прогулочный речной трамвайчик. Берег реки с рассвета осаждали рыбаки. Михаил тяжело вздохнул. Как бы он хотел сейчас оказаться рядом с ними! Так же, как и они, насаживать на крючок червяка, разбрасывать смешанную с глиной в шары макуху, наблюдать за неподвижным поплавком и, затаив дыхание, ждать его повторный сигнал.
Он вспомнил себя мальчишкой, как с закадычным другом Володькой они целыми днями пропадали на реке, взяв с собой бредень. Бывало, тянут его, руки заняты, а комары тут как тут. Вечером чумазый Мишка возвращался домой с припухшим от укусов лицом. Мать на него давно махнула рукой – в школе успехами не блещет, так хоть работать будет. Вроде, как и рыба лишней в доме никогда не была.
Скомканное событиями утро переключило сознание на романтический лад. Михаил мечтал. Страшный сон ушел, и теперь воображение рисовало в голове картины иного толка. Вон, далеко-далеко, серые облака, сливающиеся с горизонтом крупными глыбами, напомнили ему Бендерскую крепость, куда они прошлой осенью с семьей ездили на целый день.
Десятилетняя дочь Диана смеялась, играя на траве с каким-то мальчишкой, а Катя, взобравшись на развалины круглой башни, позировала своему Мише, азартно фотографировавшему жену своим любимым стареньким ФЭДом. Потом они тихонько примкнули к группе туристов, и очень интеллигентный экскурсовод, расставляя после важных эпизодов паузы, рассказывал о том, как в ходе русско-турецкой войны русская армия под командованием Суворова в 1789 году разгромила турков, одержав блестящую победу при Рымнике. После чего в ночь Бендерская крепость без сопротивления сдалась русским войскам, а поверженные турки, выказывая большое почтение, вручили князю Потёмкину-Таврическому ключи от крепости.
Диана все время забегала вперед родителей и неуклюже, толком не прицелившись, щелкала затвором объектива. – Дочь, не закрывай пальцем объектив! Не спеши… Выбери ракурс. – Какой еще такой ракурс? – спрашивала она, отрывая свою симпатичную мордашку от камеры. Михаил смотрел на нее и вспоминал свое детство. Как невероятно долго тянулись в то время дни! Каждый день – как целая жизнь! Ему тогда казалось, что он никогда не повзрослеет, и мама с отцом не постареют. Жизнь всегда будет беззаботной и радостной… Далеко блуждавшие мысли Бергмана вернулись к Днестру. Река часто испытывала тираспольчан своими могучими водами, затапливая улицы и дома. Михаил вспомнил, как, исполняя обязанности коменданта города, боролся с водной стихией. Продолжалась эта борьба около месяца. Главное ощущение, оставшееся от тех дней – это чувство бесконечной промозглости. Михаилу предстояло все время находиться на самых опасных участках, где приходилось быть постоянно в воде, с головы до ног. Катя не успевала сушить один за другим форменные комплекты. Бергман приезжал домой, пил чай, переодевался и уезжал.
Рация в машине не умолкала. Однажды на подъезде к дому поступил сигнал: вода хлынула по улицам неподалеку от Бородинской площади. Жители в панике покидали свои дома. Городской штаб просил оказать срочную помощь. Не доехав до дома, Михаил в мокрой форме и хлюпающих сапогах, развернул машину в сторону места событий. Затопленный район был расположен в низине. Шум, гам, крики детей и женщин, сплошная масса двигающихся людей и воды. Все смешалось в один бурный поток. Видя сложную ситуацию, Михаил принял решение отправить на выручку бойцов стройбата из расположенной неподалеку военной части. «Эх, жаль их снова поднимать… Буквально несколько часов назад я сам отвозил их на отдых…». Но делать нечего. Объяснив ситуацию мокрым, не спавшим несколько суток людям, Михаил снова посадил их в машины и вернул на борьбу с водной стихией, оставшись с ними до утра.
«В этом году Днестр не разлился. А ведь, бывало, что по центру города можно было легко пройти на «Прогрессе», подняв тяжелую моторку на глиссер!». Он развернулся и, надев фуражку, зашагал быстрым шагом к стоявшим на пригорке жилым домам.
Мама сидела на скамейке, как-то боком, казалось, готовая быстро подняться от любого шороха. – Мамочка? – Ой, сынок! Что-то сердце разрывается, на душе неспокойно. Плохие предчувствия, – причитала она. – Да все нормально, мам! Учения намечаются. Не волнуйся ты так! Михаил сел с ней рядом и нежно, по-сыновнему, обнял за плечи. – Мишенька! Давай съездим на кладбище! Хоть на минутку! Есть время? Мы так давно не были у Лёнечки… Он хорошо помнил, как переживала их семья смерть двоюродного брата Лени, убитого на пороге собственного дома. Тогда он понял: пока живы наши родители, мы просто обязаны жить. Нет ничего более горького и тяжелого, чем хоронить своих детей, навсегда прощаться с теми, в кого вкладывал свое сердце, все силы, душу. Пережить момент горькой утраты удавалось далеко не всем матерям. Чувство вины, недовыполненного долга и глубокой благодарности перед человеком, который подарил ему жизнь, сопровождало Михаила всегда. Их предки, бабушка и дедушка, были похоронены на еврейском кладбище Тирасполя. Навещать умерших, ухаживать за могилами было святой обязанностью каждого члена семьи. Мама бросилась на могильную плиту своих родителей и стала причитать: – Прошу вас, ради всего святого, спасите его! Михаил никогда не видел маму такой. Она будто в одно утро сразу постарела на двадцать лет. – Мама… Мама, ну что ты? Я жив, здоров! Все будет хорошо! – пытался успокоить ее сын. Мама успокоилась. Она присела на лавочке у соседней могилы и, слегка покачивая головой, тихо прошептала: – Идем, сынок. Надо жить. Ты еще такой молодой. В машине царило тягостное молчание. Михаил отвез мать домой и поехал к себе. Быстро собрав документы, он, в нарушение полученных инструкций, на всякий случай открыл «дипломат» и побросал в него полотенце, зубную щетку, бритву и сменное белье. – Ой, чего это я! – Михаил чуть не подскочил. Он покопался в шкафу и достал красивый дорожный несессер «под крокодила», заботливо подаренный на Новый год Катей. «Чешский», – Бергман провел пальцем по золотистой молнии и нежно уложил его в чемоданчик, выложив привычные приборы на журнальный столик. Вспомнился семьдесят третий, когда он, вернувшись лейтенантом в Тирасполь, встретил девушку своей мечты, от которой исходило необъяснимое сияние. Доброе и нежное, оно и сегодня согревало его душу в любую непогоду. Михаил прикинул, что дорога туда и назад займет часа три. Еще пару часов на аэродроме, час на «косолапость», и ужинать он уже будет дома. По телевизору шла «Утренняя почта», настраивая страну на хороший день.
Утро Генсека
В пять часов утра телефонный звонок прервал сон снова задремавшего Генсека. – Михаил Сергеевич! – зазвучал в трубке встревоженный голос Николая Ивановича Рыжкова – На Украине, под Киевом серьезная авария! На Чернобыльской АЭС. Извините, что разбудил. – Какой уж тут сон? Уже все знаю. Звонил министр энергетики Майорец. Сообщил, что на одном из реакторов в половине второго произошел взрыв, затем пожар. Выяснили масштаб? – Еще нет, Михаил Сергеевич. Работают пожарные. – Насколько все серьезно? Найдите мне Щербицкого. Кто еще в курсе? – Щербицкий выехал в Чернобыль. Авария произошла в 1 час 23 минуты. Майорец мне тоже звонил и сообщил только это, буду узнавать подробности, докладывать. – Так…так… На телефонной линии повисла пауза. Нарушить ее первым осторожно попробовал Рыжков. – Государственная безопасность, конечно же, в курсе. Хотя я уверен, они знают совсем немного. Еще раз извините, если что, потревожу. – Нет уж, пожалуйста, тревожь! – съязвил Горбачев. – Попробуй только не потревожить! Как думаешь, это серьезно? – Думаю, да. – Вот и я так думаю. Авария на АЭС – не шутки. Собирай мне к восьми Политбюро. Нужно все обсудить и срочно организовать правительственную комиссию. Я отправлю ее туда, пусть разбирается. – Алиев и Кунаев могут не успеть к восьми, а Тихонова в Москве нет. Он в санатории, в Крыму. Кажется, болен. – Собирай всех, кто есть! – Горбачев перешел на крик, – остальные пусть будут на связи! Тихонова не тревожь, пусть отдыхает! – Все понял, Михаил Сергеевич, разрешите выполнять? – Да, про ученых забыли. Звони в академию Александрову, пусть выделяет атомщиков! Без них там ни черта не разберешься. Пусть немедленно вылетают. Действуй!
Горбачев был в недоумении. Звонок министра энергетики его сильно встревожил. Он отлично понимал, что такие шутки с атомной энергией крайне опасны, однако Майорец объяснил, что аварии на АЭС случаются крайне редко. В СССР их произошло всего пять, и все они – незначительны. На подводных лодках их значительно больше. «Лодки находятся в движении, в экстремальных условиях, в толще океана, где сложностей навалом и без работающих реакторов. А потом – это же военные корабли, а АЭС – всего лишь мирный атом». Рассуждения немного успокоили Горбачева, но не лишили тревоги. Информацию об авариях Анатолий Майорец подавал с большой неохотой, но отделаться от главы государства простыми, успокаивающими фразами было не так-то просто. «Школа» Андропова не прошла для Михаила Сергеевича даром: «Миша, не ограничивай круг своих обязанностей аграрным сектором. Старайся вникать во все дела! Действуй так, как бы, если в любой момент тебе пришлось взять всю ответственность на себя», – говорил Юрий Владимирович, когда Горбачев при Брежневе занимал «штрафной пост» секретаря ЦК, отвечающего за сельское хозяйство- самого неблагополучного сектора экономики. Горбачев настаивал на правде, положение было серьезным, и Майорцу пришлось сдаться. Последняя авария произошла в июне прошлого года на Балаковской АЭС. Виной тому – ошибочные действия неопытного персонала. Тогда погибли четырнадцать человек. До этого аварии были в ноябре восемьдесят четвертого под Запорожьем в Энергодаре, в Армении в октябре восемьдесят второго года и в семьдесят восьмом в Белоярске. Как и в Балаково, основной причиной аварий посчитали малый опыт, неподготовленность и халатность персонала. Реакторы нигде не пострадали, жертв не было, за исключением последней аварии, где облучилось шесть человек. Майорец поспешил добавить, что самой крупной из всех считается взрыв хранилища на Кыштымской АЭС в пятьдесят седьмом, но тогда атомные станции принадлежали другому ведомству. Михаил Сергеевич еще поинтересовался, как обстоят дела с авариями за рубежом. Информация немного обнадеживала, но не успокаивала. Настроение было испорченным. «Господи, только не это! – подумал Горбачев. – Да еще в канун таких праздников». Эта авария была явно некстати.
Киев накануне аварии
Штанги троллейбуса чиркнули по распределителю, высыпав на асфальт сноп искр. Выплюнув из своего брюха одинокого пассажира с ёмкими авоськами, он, моргнув оранжевыми огоньками, быстро начал набирать скорость, поднимаясь в сторону Нивок. – Ой, Боже ж мій! Півношним приїхав, але бачу на останній не встигну… За ким моя черга? На скамейках у муниципального родника в «Дубках» всегда стояла очередь из терпеливо ожидающих своего часа людей, чтобы наполнить разные ёмкости отменного вкуса кристальной водой. Киевлянам этот родник был известен еще с довоенных времен. Он находился в низине последнего из тянущихся цепью оврагов, имя самому известному из которых – «Бабий яр». – Ну, i як напор сьогоднi? Мужичок средних лет явно скучал и глазами искал, с кем бы ему скоротать ползущее время. – Та погано… Неначе простатiт. Присутствующие разразились гомерическим хохотом. – Трехлитровка набирается минут за пять. А их вон, сколько у людей. Глубоко вздохнул сухопарый мужчина за пятьдесят в армейской зеленой рубахе, стильно смотрящейся в комбинации с голубыми вытертыми джинсами и хромовыми сапогами с отвернутым голенищем. – Совсем сухой апрель выдался в этом году… Дождей мало, но Днепр разлился. На северо-западе дожди. Оттуда и пришло. Только на прошлой неделе вода пошла падать. – Зато рыбалка обещает быть отменной! У меня сосед собрался с дружками на Припять под Чернобыль. Я туда год назад ездил. Место нашел классное! Напротив атомной станции. Там баржа брошенная. С нее ловить удобно. Есть, где от дождя укрыться. Ну просто класс! Рассказал место. Может, найдут? – Ближе к Белоруссии рыбалка лучше, да и места там, знаете, какие! – Дамочка, а скiлькi ще людей поперед вами у черзi? - не унимался полуночный пассажир. – Да вот, мужчина, а перед ним человек восемь. Двое отошли. Как раз к утру поспеете. – Гарна водиця, тiльки час вiднiма… Життя i так, знаєте… – Все равно, суббота. Выходные только начинаются.
Солнечное утро заливало солнцем небольшую квартиру-распашонку. Молодой человек лет семнадцати, свесив ноги с широкой родительской кровати, пытался нащупать ногой невесть куда запропастившийся тапок. «Да… Живут же люди…Сегодня Бодин отец приезжает из Америки…». Виталик представил себе, как Богдан стоит на вокзале и глазами встречает долгожданный поезд, везущий ему от далекого папиного друга мечту всей жизни – двухкассетник! Классические джинсы на пуговицах «Ливайс» и писк сезона – кассетный плеер «Сони» с автореверсом. Богдан, которому отец позвонил из Нью-Йоркской квартиры своего школьного друга, не удержался, чтобы не похвастать перед товарищем. Виталик тоже обо всем этом мечтал, но он жил с матерью один и не мог даже заикнуться о том, чтобы попросить ее о таком дорогом подарке. Голова ныла от бессонной ночи, проведенной в подготовке к экзаменам. Виталик решил пойти сварить себе кофе. Вкусная мамина котлета показалась хоккейной шайбой. Завтракать расхотелось. Экзамены заполнили все свободное время. Он не мог себе позволить ни выезда на рыбалку, ни помочь матери по дому. Его мучила совесть, что она, не допросившись сына, поехала этим утром одна на Берковцы, чтобы покрасить начавшую ржаветь оградку на могиле отца. Он не понимал щенячью влюбленность Богдана в длинноногую студентку хореографического Таню, с которой тот частенько прогуливал пары. Его больше беспокоил обещающий быть хорошим сезон рыбалки. И даже новый Бодин «Чезет», хранящийся залитый мовилем в курятнике у их общего друга Шурки, который по-настоящему заставлял завидовать другу, сегодня его не волновал. Мотоцикл подарили Богдану родители в честь окончания школы. «Где же эти чертовы ключи! Ну куда я их сунул?!». Виталик вспомнил, что у него мало крупы для прикормки и решил сходить в гастроном, чтобы купить несколько килограммов пшена. Нервный шорох по карманам брошенной на тумбу в прихожей куртки прорезал телефонный звонок. – Здоров! Какой еще паровой котел… в Чернобыле? Нет, не слыхал, а по телеку говорят? Очередные байки! Ты как хочешь, а я поеду. Первая «Ракета» отходит, по-моему, в семь. Шурка тоже едет. На все майские не смогу – экзамены... Ладно, давай.
Мама вышла из троллейбуса с очень озабоченным лицом. – По радио что-нибудь говорят про Чернобыль? Виталик взял у нее из рук сумку, и они медленно пошли по их улице в сторону дома. – Мам, утром позвонил Богдан. Наплел какой-то ерунды, мол, взорвался паровой котел, убило кочегара… – Я попробую связаться с Сандрой. Она химик, наверняка, ей известно больше, чем нам. Что-то у меня неспокойно на сердце. – Мама, да это все сплетни! Бабкины россказни. Радио и телевидение молчат, в газетах тоже ни слова. Если бы что и произошло, мы бы давно уже знали. Новый генсек ежедневно говорит про гласность, про то, что эпоха застоя закончена, и теперь люди могут жить спокойно, не боясь, что их осудят за высказанные мысли. – Сынок, да весь город говорит только об этом! Я в троллейбусе ехала и слышала разговоры. Разные люди совсем. Все говорят – там авария, очень крупная. Взрыв! – мать очень нервничала, что было не свойственно ее выдержанному характеру. – И потом, сынок, на атомной электростанции кочегаров не бывает. – Ага, там только плотники! - шутил с ней Виталик, пытаясь развеять грустное настроение матери. – Ты все шутишь, ну ладно. Может, ты и прав. Наверное, точно бы сообщили. Если бы что-то было таким серьезным. Они вышли на перекресток, перед которым скопились зеваки, наблюдавшие за тем, как тротуар отгораживают от проезжей части красными заборчиками, привезенными на большом грузовике. – Что это? – спросила Виталика удивленная мать. – А вы не знаете? – вмешался посторонний мужчина, выгуливающий на поводке рыжую таксу. – Здесь пройдет Велогонка мира! Крещатик и весь центр города перекроют. Будет сущий дурдом! – Хм, не слышала ничего, – удивленно ответила женщина и дернула сына за рукав. – Нам зеленый. Пошли!
Издалека Виталик увидел небольшую кучку людей. Они вполголоса о чем- то разговаривали. Лица у них были серьезными. Кто-то куда-то отходил, у телефонных автоматов выстроилась очередь. Только дети и влюбленные парочки выглядели беззаботными. Мать забыла дома очки и не могла разглядеть тревоги на лицах столпившихся людей, Виталик, чтобы не приближаться к толпе, свернул налево. Не терпевший сплетни, парень решил пройти дворами, пытаясь увести от лишних переживаний близорукую мать. Ему не хотелось прислушиваться к чужим непонятным разговорам. Солнце поднималось все выше, и весеннее настроение только ускоряло шаг. Молодой академик Валерий Алексеевич был «жаворонком». Он никак не мог понять своих коллег, тех, которые еще со студенческих лет писали курсовые, кандидатские, потом докторские под светом настольной лампы. Просиживали ночи напролет перед ворохом специальной литературы, затем корпели над толстенными конспектами в общежитии, а с утра спали на первой «паре» и с красными, заспанными глазами не могли разобрать: что же хочет от них услышать в ответ старенький попукивающий профессор. Они не были неучами. Нет! Талант, способность к обучению и фанатическая преданность делу доказывали, что это не случайные люди в науке. Явка на стационаре была обязательной, и для туго воспринимающих материал в утренние и дневные часы «сов», вечер и ночь являлись самым продуктивным временем суток, обильно политым крепким кофе. А «отстрелявшийся» в утренние часы будущий академик Валерка умудрялся, несмотря на скромную стипендию, собирать библиотеку научной фантастики и приглашать в кино и кафе молодую учительницу Н., с которой он познакомился в общежитии на вечеринке у друзей. Легасов был «человеком утра», а оно было его активным помощником. Вот и сегодня, проснувшись рано, сидя за завтраком на кухне в особняке на престижной Пехотной улице, где проживала тогда вся ученая элита, Легасов раздумывал: стоит ли ехать в университет, чтобы кое-что доделать для своей кафедры радиохимии и химической технологии или на все наплевать и отправиться отдыхать куда-нибудь с женой. На самом деле, его ждали в министерстве. Там на десять утра был назначен партийно-хозяйственный актив. Отдохнуть, конечно же, было бы неплохо. За последнее время он очень устал. Совмещение нескольких должностей измотало его. Помимо заведования кафедрой в университете и должности первого заместителя директора Института атомной энергии им. И.В. Курчатова, Легасову приходилось еще участвовать в нескольких ответственных проектах и заседать в комиссиях. Для звания академика он в свои сорок девять был еще молод. В силу возраста, ему приходилось отрабатывать доверие отрасли и академии, избравшей его пять лет назад действительным членом по отделению физикохимии и технологии неорганических материалов.
Приветствую тебя гость! Что-бы иметь более широкий доступ на сайте и скачивать файлы, советуем вам зарегистрироваться, или войти на сайт как пользователь это займет менее двух минут.Авторизация на сайте
Из книг о Чернобыльской Зоне - Форум о Зоне Отчуждения и о модах игры Stalker
